– Вот. Мы решили переименовать.
На носу планера – вместо надписи «Потертый Гарри» – было написано свежей белой краской:
АНДРЕЙ КОЛПИН
– Восемнадцатую тоже переименовывают, – вздохнул Тимка и поправил букву «А». – Вернее, это Макс первый решил… В «Олега Гурзо». А мы уже потом…
– Слушай… – Я мучительно перевел дыхание. – Но если же нас собьют… это же будет значить, что ребята снова умерли…
– Нет, – мотнул головой Тимка и поставил на траву банку с краской. – Фигня. Они не умерли. Просто… ушли. А раз вот такие машины у нас будут – значит, они снова воюют…
Я молча приобнял его за плечи и постоял так. Потом стукнул его в висок виском – и пошел в ангар.
Колька ругался с Тошкой Задрыгой и Витькой Тимко.
– Ну на кой хер тебе в сотне фельдшер?! – орал Витька. – Я же летаю лучше тебя! В клубе летал лучше! Ты сам знаешь!
– Как на кой хер фельдшер?! – кричал Колька. – Сам не видишь, на кой?!
– Не вижу! Много он ребятам помог бы? Ну ладно – раньше, пока мы тихушничали – я один из вас что-то соображал по медицине! Но сейчас-то любую из девчонок свистни – побежит!
– Тьфу!!! – плюнул Колька. – Ладно! Ну а ты-то куда?! – повернулся он к Тошке. – Ты же оружейник! О-ру-жей-ник!!!
– Не разрешишь, – подземным голосом сказал Тошка и хлюпнул носом, – я убегу.
– Куда-а?! – застонал Колька и зафигарил кубанку в угол. – Куда ты сбежишь, убогий?!
– Куда глаза глядят, – буркнул Тимка.
– Да поймите вы – лишнего аппарата все равно нет!
– Коль, аппарат пришлют, – тихо сказал Витька. – А мы уже под боком… Готовый экипаж…
– Ладно! – рявкнул Колька. – А сейчас – пошли вон!
Тошка и Витька, толкаясь, выскочили из ангара.
– Ты чего пришел?! – рыкнул он на меня.
– Увольнение просить, – сказал я.
Колька так и сел. Потом покачал головой и выдохнул:
– Ну – денё-о-о-ок-х… Куда?
– В станицу, к Дашке. До вечера, – сказал я. – Коль, пожалуйста. Мать у нее слегла, бабка вообще при смерти… ты же знаешь…
– Иди! – Колька выдернул из стола блокнот с формами-увольняшками. – Вот, пишу! До семи ноль-ноль завтрашнего числа! Идите отсюда все, дайте мне…
Он уронил лицо на руки, упавшие на стол – и тяжело разрыдался.
* * *
За южной околицей станицы, где речка ныряла в каменное ущелье, пленные рыли окопы и вкапывали аляповатые бетонные репера. Верховые казаки – не местные – надзирали за происходящим с седел, – неподвижные, похожие на странные конные статуи. Турки и какие-то негры работали уныло, молча, но споро, не отлынивая, хотя никто из охранников к ним даже не приближался. Было еще прохладно, утро – без двадцати семь.
Когда я оставил дом Гурзо, там все спали. Я всю ночь почти работал кем-то вроде сиделки – и даже бегал к маме, а точнее – к ее начальнице за успокоительным. Сейчас хотелось спать, и я надеялся только на одно – доберу в ангаре, днем вылеты вряд ли будут.
– Э, летун! – окликнул меня один из казаков. – Новости не слушал?
Я помотал головой.
– Наши Новгород освободили и японский десант на Курилах зажали; Тихоокеанский флот потопил всю эскадру поддержки! – он махнул кубанкой.
Я в ответ выставил большой палец.
Кажется, мы в конце концов все-таки победим, подумал я. Пнул камешек, погнал его перед собой. Господи, как давно я не играл в футбол…
Какой будет жизнь, когда мы победим? Мне почему-то все время казалось, что все вернется и будет как раньше… а вот сейчас, вот в этот момент, в это утро я вдруг ожесточенно подумал: не хочу, как раньше! Как раньше – это опять, значит, вернется шумная бестолковщина, «народные избранники» (где они?!) на плакатах, наглые рожи «приподнявшихся», тупая долбежка телепрограмм – все то, о чем я раньше и не думал, чего и не замечал, а сейчас вдруг вспомнил с гадливой отчетливостью. Из-за кого у страны не было армии, чтобы защитить нас?! Из-за кого мы пошли воевать?! Кто приказал военным сложить оружие, кто вообще пустил на нашу землю врага?!
Нет. Не будет, как раньше. Уж я постараюсь.
* * *
Мне и правда удалось выспаться. Правда, лег я не сразу – чуть ли не до полудня мы возились с профилактикой и разными мелочами, но потом я все-таки завалился. И проснулся часов через шесть, а то и больше. Снова бой шел неподалеку (ну, относительно неподалеку – километрах в пятидесяти), уже вечерело, и Колька тряс меня за плечо:
– Подъем, подъем, вылет.
– Встаю, – я поднялся, вжикнул «молнией» жилета. «Ставрик» уже выкатили, Витька стоял возле него, разостлав на сиденье карту. – Куда летим?
– «Терец» и «Вихрь» груз забрасывать горным стрелкам, а мы с тобой на дорогу за линию. Постреляем. Там горючее сгрузили.
– Во, а днем чего? – я проверил спуски РПГ.
– Маршрут хороший, низом, вдоль реки, – Витька сунул карту под зажим, погрузил рывком в нос аппарата ящик с бутылками.
К нам подошел Денис Коломищев:
– Горючки не привезли, я залил нашу барду из НЗ. Фильтры поменял. Удачи!
Мы похлопали по рукам. Опустив стекло шлема, я плюхнулся на сиденье, щелкнул ремнем. Потом застегнул клапаны краг. Витька уже запускал движок, тот чихал, явно протестуя в связи даже с временным переходом обратно на самогонку. Я аккуратней уложил два «творения» ставропольских умельцев – стозарядные барабаны к РПК. А когда распрямился – мы уже взлетали. Слева – далеко-далеко – уже еле мелькали машины обоих Дорошей.
– Опс, – сказал Витька, тут же вырубая двигатель.
Он был планерист от Бога – «Блюз» скользнул в теплый поток и, казалось, даже набрал скорость больше, чем на движке. Конечно, именно казалось – но лететь так было приятней.
«Ставрик» снизился буквально за верхушки деревьев вдоль реки, потом – еще ниже, к самой воде, плавной горкой. Машина шла ровно, почти не качая крыльями. Витька запустил движок, протянул мне через плечо карту. Я принял ее, расстелил на колене. Ага – вот она, дорога.
– Линию проходим, – мой пилот снова вырубил мотор. Слева от нас было тихо, а справа промелькнула частая стрельба. – Готов?
– Держи, – я вернул карту.
Зря днем летим… Стоп. Бояться я начал, что ли? Отставить…
– Внимание, справа будет цель. Готов?
– Давай, – сказал я в звукопровод.
«Ставрик» резко полез вверх, одновременно наклоняясь на правое крыло. Из зелени сама собой выскочила дорога, тесно – в два ряда – уставленная замершими бронемашинами. Возле них на траве тут и там кучками сидели и лежали солдаты, они даже голов не повернули – нас еще никто не видел и не слышал, хотя это казалось почти невозможным; как всегда при дневных вылетах, я испытал острое чувство полной беззащитности. Но оно отхлынуло, едва я увидел дальше у дороги шесть длинных «колбас» оливкового цвета – с несколько железнодорожных вагонов каждая! Они лежали на земле.
