– …в двухнедельный срок! – трагическим голосом закончил сотник Колька Радько и швырнул копию приказа под ноги, после чего совершенно непохоже на себя – скорей похоже на своего младшего брата – с полминуты вполне искренне топтал и пинал несчастный листок под одобрительный гневный гул сотни.
– Они с кем воевать собираются дальше?!
– Даешь Константинополь, казаки!
– Не подчиняться!
– А войско утвердило?! Утвердило войско?!
Мат-перемат мальчишеских и девчоночьих глоток.
– Не сдавать оружия!
– Никуда не пойдем!
– Не, надо к тете Маше
[28]
идти! Делегацию! Даешь делегацию!..
…Почти четырехмиллионные вооруженные силы новой России в этот период – хотя никто из казачат и не знал этого и никогда этим не интересовался – включали в себя не менее ста тысяч самых разных – от австралийцев до канадцев – иностранцев, почти триста тысяч женщин – от снайперов до генералов – и порядка двухсот тысяч этих самых, которым «не исполнилось». И не только шестнадцати, но зачастую и десяти. Сколько этого добра было в разных отрядах на Украине, в Прибалтике, Беларуси, Казахстане – никто не считал, так как там не имелось власти, способной это пересчитать; а ведь в связи с грядущим восстановлением Союза это теперь тоже было головной болью Новгорода. Головной болью – потому что довольно сложно изъять у повоевавшего мальчишки оружие и найти аргументы, способные убедить его вернуться к мирной жизни… плюс к этому – многим просто некуда было возвращаться. Но решение было принято – его следовало выполнять. Да и назвать его неправильным было бы глупо. Никто не сосчитал, какие потери в людях понесла Россия, – но что они исчисляются миллионами – сомнений не вызывало. В принципе и войну-то решено было остановить, не залезая в дальние дали – мыть сапоги в Индийском океане никто не собирался, благо все силы, способные как-то воздействовать на Россию, сцепились кто между собой (как Индия и мусульманский мир), кто внутри себя самих (как США или Китай)… Войну следовало «сворачивать» – а для достижения оставшихся целей (Болгарию и Югославию – сюда, остатки оккупантов – отсюда… и оттуда…) вполне хватит и взрослого состава армии. И губить под занавес войны будущее нации было бы просто преступлением…
…Правда, само «будущее» гневно митинговало по всем фронтам, не только на горячем казачьем юге. И совершенно не ценило заботы власти о себе, неоценимом.
* * *
Снаружи было холодно – не меньше минус двадцати, с ветром. Полеты легкомоторной авиации в такую погоду запрещались категорически.
– А вообще, знаете, – вдруг сказал Витька Тимко, – а ведь это правильно.
В теплом помещении, где около большой печки-самоделки с «вечным огнем» из солярки собралась практически вся сотня, наступила нехорошая тишина.
– Поясни свою мысль, – потребовал Володька Тезиев.
– А что тут пояснять? Война за Родину почти закончена. Начинается война за ее интересы. Чуете разницу?
– Нет, – ответил Володька.
– Ну и дурак.
– А за интересы ты воевать не согласен? – не без ехидства уточнила Светка Супина.
– Почему? – не обиделся Витька. – Согласен. Только власти не согласны, чтобы я за них воевал. И правильно делают, что не соглашаются. А нам надо обратно, в станицу.
– Хватит спорить, нас не спросят и никакая делегация не поможет, – сказал Колька. Помолчал и добавил: – А вообще-то да. Правильно.
– Угу, – ядовито сказал Сашка, его младший брат. – Еще в шко-олу, скажи, надо вернуться…
– Надо, – подтвердил Колька спокойно и серьезно.
Сашка, неотрывно глядя в солярное пламя, буркнул:
– Счас, побегу.
– Побежишь, кому ты нужен с шестью классами, – сказал Колька. – Уж точно не России. Как миленький побежишь, хвост задрав, и будешь учиться за себя и…
– …и за того парня? – ехидно спросил Сашка.
– И за того парня, – согласился Колька. – За Олежку Гурзо, например, – он посмотрел на сидевшую сбоку от печки Дашку. – И еще много за кого… наших ребят на всех хватит. Разобрать по одному – и за него жить, учиться, детей родить и вырастить… Иначе мы не люди, а полова. Ветру дунуть – и память долой.
– Ну… – Сашка неловко усмехнулся. – Ну ты повернул, брательник…
– Это ты не верти, – тихо сказал Колька. – Мы теперь все… в тени памятника жить будем. Если кто понять этого не может – прямо ко мне обращайтесь, я объясню подробно. А если кому после лампасов, кубанки и военных подвигов в падлу учебник открыть – тот не казак, а казуня
[29]
.
– Скажешь тоже… – Сашка покраснел и уставился в пол.
– А вот как скажу – так и есть, – отрезал Колька. – Я тебе и старший брат, и командир. И отец тоже.
Теперь никто не возразил сотнику. Все размышляли, причем всерьез, по-настоящему. А Колька спросил повеселевшим голосом:
– Девчонки, как там торт?!
– Готов! – Светка приподняла верхнюю сковородку из двух, стоявших на печке. Торт, который готовился в этой импровизированной духовке, был сделан из размоченных макарон и вареной сгущенки, причем выглядел и пахнул он обалденно. – Кто за кипяточком пойдет?
– Я, – поднялся Пашка Дорош и, прихватив ни много ни мало два ведра, натянул капюшон куртки и вышел на мороз.
Полевой лагерь 12-го авиаполка был окутан вечерними снеговыми сумерками. Где-то вдали трещала перестрелка, перестук и уханье казались привычными и совершенно безобидными. На небо выкатывалась луна, с сугробов вдоль дороги ветер срывал призрачные серебряные вихри. Где-то неподалеку из колонок звучала «Кострёму». Вдоль дороги слева лежали сдвинутые в кучи трупы замерзших во время бегства солдат оккупантов – нестрашным валом, тут и там острым от торчащих рук и ног.
Пашка подумал, что домой все-таки хочется. И еще – как им офигенно повезло: и он, и Петька, и Захарка – все живы, а ведь все в летном составе.
– Не, правда, домой пора, – сказал он и заторопился к кунгу полевой кухни…
…Кисло, парень, дело не в тебе ли самом?
Жизнь тяжела, как борец сумо,
Пузом напирает, хочет выбить из круга на фиг…
Не поддаться смури удается с трудом,
Госпожа Удача позабыла твой дом,
Видимо, ее колесница попала в трафик…
Тимка поднял голову, задумчиво посмотрел в потолок, пощипывая струны гитары. Пахло теплом и настоящим чаем, казачата лежали вповалку вдоль стены кунга на разбросанных одеялах и спальниках – головы-руки друг другу на плечи, двум девчонкам лучшее место – слушали…
