И вот сейчас – умереть?! Так, самому, прийти к своей смерти?
Нет.
Он поцеловал крестик. И, не меняя темпа движения, повернул в сторону. Встал левой ногой на фальшборт, поерзал, устраивая ее на скользком титане. Оттолкнулся правой и выпрямился на фальшборте. Балансируя. Охранники все еще непонимающе смотрели на него, словно не происходило ничего необычного – их загипнотизировала неспешность движений мальчишки.
– Ну, я пошел? – весело спросил он и, оттолкнувшись, пружинисто вскинул руки над головой, бросаясь в море.
– А?.. Сто-о-о-ой!!! – наверху загремели выстрелы… но все это удалялось с тридцатиузловой скоростью и глохло, глохло… Навстречу ударила ледяная вода…
…Когда он вынырнул – корабль был уже далеко. Ветер сек лицо. Плечи, руки на взмахах. Что же – теперь он поплывет.
И будет плыть, пока есть силы.
Он – свободен.
И пусть его последний побег был побегом в смерть – он удался.
Свободен…
…Казак станицы Упорной Колька Реузов поплыл навстречу волнам.
Снега
К трем утра температура упала до минус тридцати пяти. Одичало светила над заснеженными полями полная луна, белесая от мороза, в радужном круге. Перемигивались звезды. Сиял снег – как россыпи бриллиантов.
Всхлипывающий человек брел через поле по бедра в снегу. Вспахивал целину, как уставший плуг, оставляя за собой глубокую черную борозду. Останавливался через каждые несколько мучительных шагов, тяжело, со свистом дышал – и тогда мокрые волосы, выбившиеся из-под отороченного мехом капюшона белой парки тут же схватывал лед. Человек хрипел и брел дальше, по временам падая. Упав, он долго и медленно возился в снегу, вставал. Снег сыпался с него, сухо и враждебно шурша.
Четыре часа назад он ехал в колонне, в теплом салоне «Кугуара». А потом… потом… что было потом – он не очень помнил. Взрывы. Крики. Выстрелы. Мелькание теней, вспыхнувший огонь… Он успел вывалиться из машины за несколько секунд до того, как молодой оскаленный парень с непокрытой головой с обочины всадил в «Кугуар» гранату и захохотал.
Человек был солдатом. Но в тот момент испытал такой страх, что бросил винтовку и побежал в поле. Его не заметили. А он бежал, падал, полз, вскакивал, опять бежал – а сзади грохотало, ревело и выло, взрывалось, горело…
Но он уже давно не слышал отзвуков боя на дороге. Вот уже три часа кругом был только снег, только мороз, только смеющаяся над ним – как тот парень на дороге – луна в призрачном небе.
Мороз… Он – родившийся и выросший во флоридском Орландо – никогда не мог представить себе, что может быть такой мороз. Что может быть такая страшная луна. Что может быть такое ужасное белое поле. Что все это вообще может случиться с ним!!!
– Будьте вы прокляты… будьте прокляты… – шептал он, размазывая рукавицей слезы (рукавица давно залубенела от льда, щеки и нос у него были отморожены, но он этого не замечал). Он и сам не знал, кого проклинал. Не русских, нет…
Священник говорил, что в аду вечный огонь. Но он теперь знал – знал точно! – что в аду есть только снежная равнина со смеющейся луной над ней.
Он снова упал и пополз. Пополз, утопая в снегу. Потом заставил себя встать на колени и двигался так, пока не услышал…
Под лыжами пел снег! Люди! Он обернулся и не испытал ничего, кроме радости, увидев, как по полю к нему стремительно приближаются – словно летя над снегом – два человека. Он попытался встать с колен, но не смог и просто замахал руками, сорванно крича. Это могли быть только русские. Но пусть. Пусть они – лишь бы не это кошмарное поле…
Легко бежавшие на охотничьих лыжах люди – в белых накидках, горбящихся на рюкзаках, в ушанках, с висящими поперек груди «калашами» – остановились около плачущего солдата, стоявшего в снегу на коленях.
– О, еще один, – сказал молодой парнишка, улыбаясь. – Далеко уполз… – и перекинул в руки, ловко сбросив с них повисшие на петлях рукавицы, автомат.
Его спутник – уже пожилой, усатый – наклонил ствол вниз и сказал:
– Да черт с ним. Пусть и дальше ползет.
– Пусть, – легко согласился молодой. И, бросив автомат на ремень, махнул американцу рукой: – Э, слышишь? Гоу. Гоу, гоу. Иди, куда хочешь.
Солдат что-то забормотал, протягивая к русским руки, но они уже уносились прочь на лыжах – быстрым скользящим шагом. Он попытался встать – и не смог. Хотел крикнуть – и не смог тоже…
…Он остался стоять в снегу на коленях, глядя, как сияет бесконечное поле и смеется луна, которой подмигивают звезды.
* * *
Отряд двигался на Боровое.
Впереди на рысях шла конная полусотня разведки. Бесшумными тенями скользили слева и справа от дороги группы лыжников – на буксире за снегоходами, и машины вминали в снег уже успевшие промерзнуть тела оккупантов из разгромленного вечером рамоньского гарнизона, пытавшихся укрыться в лесу. Дальше шли по дороге машины – «УАЗы» с установленными на них «Утесами», АГС и безоткатками, «Газели» с минометами и самодельными установками ПЗРК и ПТРК в кузовах, 66-е со спаренными 23-миллиметровками и счетверенными 14,5-мм КПВТ. Снайперские пары, расчеты гранатометов и «Шмелей», егеря сидели в теплых кунгах. Замыкала отряд еще одна конная полусотня.
Отряд Батяни – бригада «Вихрь» – насчитывал, по последним данным, 2237 человек. И над его штабным «Гусаром» вызывающе, как на параде, развевалось черно-желто-белое знамя с алой надписью наискось:
ВРАГАМ РОССИИ – СМЕРТЬ!
Батяня – в прошлом майор Евгений Ларионов – задумчиво смотрел в окно. Где-то в этих местах полгода назад погибла его семья. Всем он говорил – пропала без вести. Но сам понимал – погибла… И старался думать только о том, что видит и чем живет сейчас. В эту минуту.
Не появятся над колонной черные кресты штурмовиков. Не нагрянут киношно-лихие спецназовцы. Не преградит дорогу чужая бронетехника. Кончилось их время! Холодно, суки, холодно вам – и густеет смазка, и глохнут моторы, и рассыпаются гусеницы, и осекается оружие в замерзших руках, и Седой Бог снова сражается за Россию. А мы – мы выживем. Не замерзнем. Протянем. Мы – русские. В России живем. Не пропадем, только сейчас – вперед!
Отряд Батяни шел на Боровое, чтобы пробить блокаду Воронежа, установить прочную связь с гарнизоном и начать активные наступательные действия под командой генерал-лейтенанта Ромашова.
* * *
В помещении было холодно – не выше десяти-двенадцати градусов по Цельсию. Но сидящим за столом офицерам и это казалось благом – в их собственных штабах температура держалась куда ниже. Временами кто-то сдержанно кашлял или шевелился, но в целом стояла тишина – такая, что голос четырехзвездного генерала Пола Эмери, командующего миссией НАТО – ООН в Воронеже, звучал невероятно ясно и четко, хотя американец говорил негромко:
