— Как думаешь, если с тобой что-то случится, ей вот так просто возьмут и позволят бежать к Джулиани пересказать все твои ночные откровения?
— Она ничего не знает.
— Ну да. Но кто же станет рисковать-то, а? Сам подумай.
Я ничего не могу поделать, думает Кэллан. Даже если я накинусь сейчас на Скэки, отниму у него пистолет и разряжу ему в рот — это я вполне могу, — Скэки — гангстер из банды, и меня пристрелят, а следом все равно убьют Шивон.
— Кого? — бурчит Кэллан.
Кого тебе надо чтобы я убил?
Телефон Норы звонит.
И будит ее. Ей ужасно хочется спать, она допоздна пробыла на свидании.
— Хочешь поработать на вечеринке? — спрашивает Хейли.
— Да нет, — отвечает Нора, удивляясь, что Хейли спрашивает об этом. Она уже давно не обслуживает вечеринки, такое осталось далеко в прошлом.
— Но вечеринка особенная, — настаивает Хейли. — Они просят нескольких девушек, но по одной на каждого. На тебя специальный вызов.
— Корпоративная рождественская вечеринка?
— Ну, можно сказать и так.
Нора смотрит на часы. 10:35 утра. Пора вставать, пить кофе и грейпфрутовый сок и отправляться в спортклуб.
— Давай соглашайся же, — настаивает Хейли. — Будет весело. Даже я пойду.
— А где это?
— И это тоже необычно.
Вечеринка в Нью-Йорке.
— Вот это елка так елка! — поворачивается Нора к Хейли.
Они стоят у катка на Рокфеллер-Плаза, рассматривая громадную елку. На площади толпятся туристы. По радио громко передают рождественские песнопения, звонит в колокольчики Армия спасения в костюмах Санта-Клаусов, разносчики с тележек громогласно зазывают покупать теплые каштаны.
— Видишь? — замечает Хейли. — Я же говорила тебе, будет весело.
И правда весело, признается себе Нора.
Пять девушек и Хейли прилетели первым классом ночным рейсом, их встретили на двух лимузинах в Ла Гуардиа и отвезли в отель «Плаза». Нора бывала там, конечно, и прежде, но никогда на Рождество. Все по-другому. Красиво, чуть старомодно из-за украшений повсюду, и комната у нее с видом на Центральный парк, где даже экипажи, запряженные лошадьми, украшены венками из остролиста и ветками пуансеттии
[72]
.
Нора немножко поспала, приняла душ, потом они с Хейли отправились в серьезный поход по магазинам: «Тиффани», «Бергдорф», «Сакс», — Хейли покупала, Нора в основном просто смотрела.
— Раскошелься немножко-то, — замечает Хейли. — Ты такая скупердяйка.
— Я не скупердяйка, — возражает Нора. — Я бережливая.
Потому что тысяча долларов для нее не просто тысяча долларов. Это проценты с тысячи долларов, вложенных на срок, скажем, в двадцать лет. Это квартира на Монпарнасе и возможность комфортно жить там. И потому она не швыряется деньгами, она хочет деньги вкладывать, пусть работают на нее. Но все-таки она покупает два кашемировых шарфа: один для себя, другой для Хейли, — и холодно очень, и ей хочется сделать Хейли подарок.
— Вот, — говорит Нора, когда они снова выходят на улицу. Она вытаскивает серовато-белый шарф из сумки. — Надень.
— Это для меня?
— Я не хочу, чтобы ты простудилась.
— Какая ты милая!
Свой шарф Нора тоже повязывает на шею.
Стоит ясный, морозный, такой обычный для Нью-Йорка день, когда глоток воздуха обжигает холодом, а по каньонам авеню заметает порывистый ветер, кусая прохожим лица и заставляя слезиться глаза.
Глаза Норы, когда она смотрит на Хейли, тоже наполняются слезами. Она убеждает себя, что это от холода.
— Ты когда-нибудь видела рождественское дерево? — спрашивает Хейли.
— Какое?
— Елку в Рокфеллер-Центре, — объясняет Хейли.
— Нет.
— Тогда пойдем.
И вот теперь они стоят вытаращив глаза, дивясь на огромную елку, и Норе приходится признать, что ей и правда весело.
Это его последнее Рождество.
Вот что втолковывает Джимми Персик Солу Скэки.
— Ведь это, черт его дери, последнее мое Рождество за стенами тюряги, — говорит он. Он звонит из одного телефона-автомата на другой, чтобы не радовать фэбээровццев. — Пришпилили они меня, Сол, намертво. Припаяют срок от тридцатника до пожизненного по этому хренову акту Рокфеллера. К тому времени, пока я снова получу девку, мне, может, вообще уже плевать будет на них на всех.
— Но...
— «Но» еще какие-то, — перебивает Персик. — Это мой праздник. И я желаю огромный стейк, желаю войти в «Копа» с красивой телкой под ручку и услышать песню Вика Дэймона, а потом желаю самую красивую задницу в мире и трахаться, пока у меня член не обдерется...
— Подумай, как это будет выглядеть, Джимми.
— Мой член!
— То, что ты притащишь на вечеринку пять шлюх! — Сол бесится: когда же Джимми Персик уймется, перестанет думать только о траханье, если он вообще когда-нибудь перестанет. Парень — настоящий баламут. Ты надрываешься, яйца рвешь, чтоб урегулировать какое-то дело, а потом этот жирный тупой козел отчебучивает номер: вызывает пять шлюх самолетом из дерьмовой Калифорнии. Ему только этого и не хватало — пятерки девок в комнате, где им совсем незачем находиться. Пятерки ни в чем не повинных хреновых посторонних.
— А что Джон про это думает?
— Джон думает — это моя вечеринка.
Вот именно, мысленно добавляет Персик. Джон — чувак старой закалки. Джон — классный, не то что этот хренов старый зануда, который теперь стал их боссом. Джон был, как положено, благодарен, что я веду себя как настоящий мужчина и принимаю то, что мне грозит, не пытаясь организовать сделку с прокурором, чтобы скостить срок, не называю никаких имен. А тем более его.
Что думает Джон? Джон оплатит все расходы.
— Все, что пожелаешь, Джимми! Все! Это твоя ночь. За мой счет.
А Джимми желает «Спаркс Стейк-Хаус», «Копа» и эту девчонку, Нору, самую красивую, самую сладкую из всех, какие у него были. Попка у нее будто спелый персик. Он никак не мог выбросить ее из головы. Поставить ее на карачки и отодрать сзади, так чтобы эти ее персики ходуном ходили.
— О'кей, — бурчит Сол. — Ну может, встретимся с девками в «Копа» после «Спаркса».
— Ни хрена.
— Джимми...
— Что?
— Сегодня вечером у нас очень серьезный бизнес.
— Знаю.
— Ну то есть серьезнее не бывает.
