— Да, наверное.
Нора беспокоится за Хуана.
У него усталый, измученный вид. И хотя они шутят насчет этого, он действительно последнее время сильно похудел и чаще простужается.
Однако дело не только в его здоровье.
Дело также и в его безопасности.
Нора боится, что его хотят убить.
Не только из-за его постоянных политических проповедей и организации трудовых союзов; последние несколько лет он все больше и больше времени проводит в штате Чьяпас, превращая тамошнюю церковь в центр индейского движения, чем приводит в ярость местных землевладельцев. Он все более открыто и категорично высказывается по социальным вопросам, всегда занимая опасную левую позицию, и даже выступает против договора НАФТА, который, как он доказывает, только еще больше обездолит бедных и безземельных.
Он даже обличает НАФТА с кафедры, приводя в негодование свое начальство в церкви, а также правых в Мексике.
На стене появляются письмена. В буквальном смысле.
В первый раз, когда Нора увидела такой плакат, она возмущенно бросилась сдирать его, но Парада ее остановил. Ему показалось забавным его мультяшное изображение и надпись «EL CARDENAL ROJO» — «Красный кардинал», а ниже — «ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК - РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗА ПРЕДАТЕЛЬСТВО СВОЕЙ СТРАНЫ». Он пожелал скопировать плакат и вставить в рамку.
Его плакат не напугал — он заверял Нору, что они не решатся на убийство священника. Но убили же они Оскара Ромеро в Гватемале?
Ряса не спасла его от пули. Эскадрон смерти строем вошел в церковь, где он читал мессу, и расстрелял в алтаре. А потому Нора боится мексиканской «Гуардиа Бланка» и этих плакатов, которые могут спровоцировать какого-нибудь одинокого психа поиграть в героя и убить предателя.
— Они всего лишь пытаются запугать меня, — убеждал ее Хуан, когда они первый раз увидели плакат.
Но как раз это и не нравится Норе, потому что она знает: его не запугать. А когда они убедятся, что не запугать, что тогда? Так что, может быть, «просьба» об отставке — это совсем неплохо, думает Нора. И потому поддерживает эту идею. Она слишком умна и не говорит открыто о его здоровье, крайней усталости и угрозах: она хочет оставить ему шанс уйти.
Просто уйти.
Живым.
— Ну не знаю, — осторожно роняет она. — Может, идея не так уж и плоха.
Он рассказывает ей о споре, когда папский нунций вызвал его в Мехико и стал объяснять «серьезные пасторские и политические ошибки» в Чьяпасе.
— Это теология освобождения, — завел Антонуччи.
— Мне плевать на теологию освобождения.
— Рад это слышать.
— Меня заботит только освобождение.
Маленькое лицо Антонуччи, похожее на птичье, потемнело.
— Христос освободил наши души от ада и смерти, и, по-моему, такого освобождения вполне достаточно. Это благая весть Евангелия, и именно это вам и полагается доносить до верующих вашей епархии. Это, а не политика, должно быть вашей главной заботой.
— Моя главная забота, — возразил Парада, — чтобы Евангелие стало благой вестью для людей сейчас, а не после того, как они умрут с голоду.
— Такая политическая ориентация может вызвать только возмущение после Второго Ватиканского собора. Возможно, от вашего внимания ускользнуло, что у нас теперь другой Папа.
— Да нет, — ответил Парада, — но иногда он делает все наоборот: в городах, куда он ездит, он целует землю и шагает по людям.
Антонуччи обрывает его:
— Тут не до шуток. Вашу деятельность уже расследуют.
— Интересно, кто же?
— Отдел по латиноамериканским странам в Ватикане. Кардинал-епископ Гантен. И он желает, чтобы вас сместили.
— На каких основаниях?
— Ересь.
— Хм, смешно.
— Да? — Антонуччи взял в руки папку со стола. — Вы совершали мессу в чьяпасскои деревне в прошлом году, нарядившись в костюм майя и надев головной убор с перьями?
— Это символы. Их местные жители...
— Стало быть, да, — подытожил Антонуччи. — Вы открыто участвовали в языческом обряде.
— А вы что, полагаете, Бог прибыл сюда только с Колумбом?
— Цитируете сами себя. Да, у меня записано это любопытное высказывание. Дайте-ка найду. Ага, вот: «Бог любит все человечество...»
— У вас что, имеются против этого утверждения какие-то возражения?
— «...и, следовательно, открыл свое Божье «Я» всем культурным и этническим группам в мире. Еще до того, как миссионеры приехали проповедовать учение Христа, процесс спасения уже происходил. Мы убеждены, что не Колумб привез Бога на своих кораблях. Нет, Бог всегда присутствовал во всех этих культурах, так что миссионерство имеет совершенно другой смысл — объявить о Боге, который уже присутствовал здесь». Вы станете отрицать, что говорили такое?
— Нет, я целиком все подтверждаю.
— То есть они были спасены еще до Христа?
— Да.
— Ересь, чистейшей воды ересь!
— Нет. Это абсолютное спасение душ. Одно это простое заявление, что не Колумб привез Бога с собой, сделало больше для начала духовного возрождения в Чьяпасе, чем тысяча катехизисов. Потому что местные жители начали искать в своей собственной культуре признаки присутствия Бога. И нашли их — в своих обычаях, в способе возделывании земли, в древних законах о том, как относиться к братьям и сестрам. И только отыскав это, ощутив Бога в себе, они по-настоящему поверили в благую весть об Иисусе Христе.
И в надежду на освобождение. После пятисот лет рабства. Половины тысячелетия угнетения, унижений и страшной, отчаянной, убийственной нищеты. И если Христос пришел не ради того, чтобы исправить это, то, значит, он не пришел вовсе.
— Ну а как насчет Таинства Святой Троицы? — спросил Антонуччи. — «Это не математическая головоломка «Три в одном», а проявление Отца нашего в политике, Сына в экономике и Святого Духа в культуре». Это действительно отражает ваши убеждения?
— Да.
Ну да, потому что требуются все сферы: и политика, и экономика, и культура, чтобы Бог проявил себя во всей своей мощи. Потому-то мы последние семь лет и строим культурные центры, клиники, создаем фермерские кооперативы и, ну да, политические организации.
— Так вы низвели Бога Отца к простой политике, а Иисуса Христа, Сына Его, Нашего Спасителя, до уровня председателя марксистской секции в каком-нибудь третьеразрядном экономическом департаменте? Я даже не стану комментировать вашу богохульную попытку привязать Святого Духа к местной языческой культуре, что уж там под ней подразумевается, неведомо.
— А вот то, что вам неведомо, уже проблема.
— Нет, — возразил Антонуччи, — проблема в том, что это известно вам.
