— И я тебя люблю.
Он убирает трубку.
— Ваша подружка? — интересуется Нора.
— Это любовь всей моей жизни, — отвечает Адан. — Моя дочка.
— А-а.
Они выбирают столик на улице. Адан выдвигает для нее стул, садится сам. Он смотрит через стол в изумительные синие глаза. Она взгляда не отводит, не смаргивает и не краснеет.
— А ваша жена? — спрашивает Нора.
— А что с ней?
— Вот про это я и хотела спросить.
Дверь трещит под ударами металла, дерево разлетается в щепки.
Pito
[92]
Анхеля выскакивает из девушки, когда он оборачивается и видит federales, ворвавшихся в дверь.
Арту кажется чуть ли не смешным, как Тио шаркает в гротескной имитации бега, путаясь в спущенных на щиколотки штанах, капельница на колесиках поспешает следом, будто надоедливый слуга: Тио пытается добраться до оружия, сложенного в углу. Капельница с шумом опрокидывается, игла выскакивает из вены, и Тио сваливается прямо на оружие, хватает ручную гранату и начинает возиться с чекой, но тут его хватает federale и выдергивает гранату из его руки.
На кухонном столе еще возлежит пухлая белая задница, точно огромная гора теста. Раздается звонкий шлепок — Рамос, подойдя, шлепает по ней прикладом своей винтовки.
Девушка негодующе вопит:
— Ой!
— Нужно было тебе самой готовить завтраки! Ты, ленивая распустеха!
Схватив ее за волосы, Рамос поднимает ее:
— Надевай трусы, никому не интересно любоваться на твою nalgas grandes.
Твой толстый зад.
— Я дам тебе пять миллионов долларов! — говорит Анхель federale. — Пять миллионов американских долларов, если отпустишь меня. — Тут он замечает Арта, стоящего рядом, и понимает, что пять миллионов не помогут, не спасут никакие деньги. И начинает орать: — Убей меня! Убей меня сейчас!
Вот оно, лицо зла, думает Арт.
Грустная карикатура.
Мужик забился в угол, сидит со спущенными штанами и умоляет меня убить его. Жалкое зрелище.
— Осталось три минуты, — тихо произносит Рамос.
До возвращения телохранителей.
— Тогда давай скорее уберем отсюда этот кусок дерьма. — Арт присаживается на корточки так, что его рот оказывается рядом с ухом дяди, и шепчет: — Тио, давай я скажу тебе то, что ты всегда так хотел узнать.
— Что?
— Имя информатора Чупара.
— Кто это?
— Гуэро Мендес, — врет Арт.
Гуэро Мендес, сучий потрох.
— Он тебя ненавидел, — добавляет Арт, — за то, что ты увел у него ту маленькую сучку и погубил ее. Он понял, что единственный способ заполучить девку обратно, — это избавиться от тебя.
Может, мне не суметь добраться до Адана, Рауля и Гуэро, думает Арт, так хотя бы все-таки отомщу им, пусть не сам.
Я заставлю их уничтожить друг друга.
Адан рухнул на Нору. Та обнимает его за шею, гладит по волосам.
— Это была фантастика, — говорит он.
— Просто у тебя очень давно не было женщины, — отзывается Нора.
— Это так очевидно?
Из кафе они прямиком отправились в близлежащий отель. Пальцы Адана дрожали, когда он расстегивал ей блузку.
— Ты не кончила, — замечает он.
— Я кончу. В следующий раз.
— Следующий?
Час спустя она упирается руками в подоконник, ее мускулистые ноги расставлены, и он овладевает ею сзади. Легкий бриз из окна освежает ее влажную кожу, она стонет, охает, красиво изображая оргазм, — наконец он доволен и тоже достигает пика наслаждения.
Позже, лежа на полу, Адан говорит:
— Я хочу увидеть тебя снова.
— Это можно устроить.
Это ведь ее профессия.
Тио сидит в камере.
Предъявление обвинений произошло совсем не так, как он предполагал.
— Не понимаю, почему мне приписывают кокаиновый бизнес, — говорит он, сидя на скамье подсудимых. — Я дилер по машинам. Про торговлю наркотиками я знаю только то, что прочитал в газетах.
Публика в зале суда смеется.
И судья выносит решение — суд присяжных. А пока — никакого залога. Опасный преступник, говорит судья, а потому, несомненно, велик риск побега. Особенно в Гвадалахаре, где, как заявлено, у подсудимого имеются влиятельные друзья в органах правосудия. И его в наручниках сажают в военный самолет и перевозят в Мехико. Под специальным прикрытием провожают от самолета в автофургон с тонированными стеклами. А потом в тюрьму Алмолойа, в одиночную камеру.
Где от холода у Тио ноют кости.
А мучительная потребность в крэке грызет внутренности, будто голодный пес.
Но хуже всего — злоба.
Ярость из-за предательства.
Предательства его союзников — потому что наверняка кто-то в высших кругах предал его, раз он очутился в этой камере.
Этот hijo de puta
[93]
в Лос-Пиносе, которого мы купили, за которого заплатили и посадили на такой пост! Победа на выборах, украденная у Карденаса, куплена на мои деньги. Я заставил картель выложить эти миллионы, а он и его брат меня взяли и предали! Беспородные шлюхи, cabrones, lambriosos!
[94]
А американцы? Американцы, которым я помогал в их войне против коммунистов. Они тоже предали меня.
А этот Гуэро Мендес? Он украл мою любовь. Живет с женщиной, которая должна быть моей, и детьми, которые должны бы быть моими.
И Пилар, эта сука, тоже предала меня.
Тио сидит на полу камеры, обхватив колени руками, раскачиваясь взад-вперед от неистового желания наркотика и ярости. Только через день ему удается найти тюремщика, который продает ему крэк. Тио вдыхает упоительный дым, задерживает в легких. Пусть как следует пропитает ему мозг. Крэк принесет эйфорию, а следом — ясность.
Теперь Тио видит все четко.
Месть.
Мендесу.
И Пилар.
Тио с улыбкой засыпает.
Фабиан Мартинес, он же Эль Тибурон, Акула, — хладнокровный, беспощадный убийца.
Этот хуниор стал одним из главных sicarios Рауля, его самым искусным киллером. Редактора газеты в Тихуане, чье журналистское расследование стало им досаждать, Эль Тибурон снял с первого выстрела, словно мишень в видеоигре. А неудачливого калифорнийского серфингиста, обкуренного болвана, который сбросил на пляже рядом с Росарито три тонны yerba и позабыл заплатить взнос за разгрузку, Эль Тибурон сшиб, как воздушный шарик, а потом отправился на вечеринку. И тех троих, совсем уж законченных идиотов, pendejos из Дуранго, которые совершили tombe, грабеж и убийство при перевозке наркотиков, когда гарантию обеспечивали Баррера, — Эль Тибурон смыл очередью из «АК» с улицы, будто дерьмо собачье, потом облил бензином трупы, поджег, и они горели, как luminarias
[95]
. Местные пожарники побоялись — и небезосновательно — тушить пламя; говорили, что двое из парней еще дышали, когда Эль Тибурон бросил зажженную спичку.
