Через полгода их было уже восемь. Слухи о Тецуя начинают распространяться за пределами квартала.
Но однажды, когда он прогуливался по переулкам квартала, к нему обратился человек в черных брюках, белых туфлях и черных очках. Сгорбленный и мелкий, но вел себя, будто он здесь хозяин. «Пойдем, — говорит он Тецуя. — Пойдем, говорю, тебе и этого достаточно». Тецуя умеет распознать опасность и не перечит. Они заходят в маленькое местечко. Ясно, что тип в темных очках здесь свой.
— Пришло время повзрослеть, парень. Ты не сможешь болтаться так долгое время.
— Смогу.
— Попробуй, но я советую тебе подумать. Вот визитка. Ты видишь, к какой семье я принадлежу. Семья Кёкусин-кай, босс Окава. Слышал о нас, верно? Я — Адзуки.
Тецуя слышал об Окаве, и он понимает, с кем имеет дело, поэтому берет карточку, смотрит на человека из якудза и кладет ее в карман.
— Вступай к нам, и ты станешь уважаемым человеком. Ты и все твои младшие братья.
Он имеет в виду тех восьмерых подростков, что состоят в банде Тецуя.
— Мне и так хорошо.
— Нет.
— Я говорю, мне и так хорошо.
— Нехорошо так, говорю тебе. Слышишь ты, червяк? — Тецуя напрягся, его рука сжимает стакан. Молодой якудза кладет свою тяжелую руку на руку Тецуя: — И не пытайся. Если захочешь поговорить с боссом Окавой, я могу это устроить.
— Мне и так хорошо. Не знаю, кто ты и кто такой босс Окава.
— Хорошо. Еще узнаешь.
С того дня люди сторонятся его. В барах и пабах не встречают тепло, как раньше. Однажды к нему подходят трое, пронизывают его взглядами и не боятся. Однажды один из его ребят приходит с разбитым лицом и ожогами от сигарет на руках. Люди с прилавков на окраине квартала не платят ему дань, и когда он идет разбираться с ними, там его ожидают два здоровяка. Однажды один из его ребят приходит и показывает Тецуя свою спину, на которой десятки ожогов. И тогда Тецуя понимает, что настало время что-то менять.
Как-то вечером он встречает Адзуки. Он склоняет голову, Адзуки говорит ему: «Пойдем со мной».
— И тогда я впервые встретил босса Окаву. Мягкий взгляд, но смотрит глубоко. Впервые мне стало страшно. Он говорит мне: брось ребячиться и присоединяйся ко мне, я сделаю из тебя достойного человека. Он ничего не спросил ни обо мне, ни о моей маме, ни о моем деде или моих оскверненных предках. Только здесь, среди братьев, то, что считается оскверненным там, здесь очищается и то, что постыдно там, здесь достойно уважения.
И сегодня никто не смеет показать мне четыре пальца, как сорок лет назад, показать, что я — ёцу.
Окава — это человек, перевернувший мой мир вверх дном. Он превратил стыд в уважение, неудачу — в успех, боль — в наслаждение. Поэтому всей своей жизнью я обязан ему, боссу Окаве, и якудза.
Вы и я — братья, сэнсэй. Извините, что я говорю так откровенно, но вы мне как брат. Вы скиталец, сэнсэй, и вы такой же торговец, как и я. Хотя вы и образованны, и уважаемы и вы преподаете в университете, и у вас есть визитка, и люди кланяются вам, но ведь это все показуха. Я продаю деревца бонсай без корней, а вы торгуете знаниями, в которых нет смысла. Мы оба странники, сэнсэй…
Вдруг он словно просыпается ото сна.
— Есть у меня славные мальтийские собачки дома, которые щебечут, как охрипшие мышки. Они любят сидеть у меня на коленях. Но есть у меня и другие собаки, которых я выращиваю в другом месте. Собаки тоса, японские бульдоги. Это большие хищники, огромные псы. Искусная работа природы. Для меня они — сочетание красоты и силы. Иногда я иду смотреть на них. У меня стоит кресло напротив загона. Я курю трубку и смотрю на них час, иногда и два. Иногда я захожу в загон и говорю с ними, глажу их по спине и задним лапам. Они очень красивы! Но еще они нужны и для пари. Как-нибудь приходите посмотреть на бой псов тоса. Вы не представляете, сколько добропорядочных людей в Японии любят делать ставки на собачьих боях.
Якудза, сэнсэй, это внутренности японцев. Если бы нас не было, нас бы создали. Мы — это селезенка, печень, легкие и кишки нации, на которые хоть и неприятно смотреть, но и без них нельзя.
Как-то я иду посмотреть на бои. Загон с огромными, истекающими слюной псами. Провинциального вида клерки, бизнесмены и рабочие приходят сюда в предвкушении ожидающего их удовольствия. Появляются две молодые девушки, которые выглядят как офисные служащие. Они тоже очень взволнованны, будто пришли на сексуальное шоу. Все с большим вожделением делают ставки. Начинается тяжелый бой. Псы сцепились, и нельзя ничего различить. Уже в начале боя мне ясно, что я не останусь до конца, и я ухожу подальше, чтобы не слышать криков и шума. Через несколько минут бой заканчивается. Тецуя приходит с деньгами. Он хочет дать мне часть, но я отказываюсь. Якудза смотрит на меня и ничего не говорит.
Исповедь босса Окавы
— У меня есть компания по доставке строительного гравия, но ясно, что я зарабатываю не этим. Понимаете? Это для налоговой полиции. Моя семья относится к отделению тэкия в якудза — лоточникам-бродягам на фестивалях мацури. Но сегодня мы занимаемся и многим другим. Современный мир — это огромные возможности, редкие возможности. И несмотря на то что тэкия является хорошим и достойным заработком, и в мире уличной торговли у нас есть отлаженная торговая сеть, расположенная в основном на севере и востоке страны. На западе наши торговцы едут до города Нагоя, а дальше начинаются территории других семей, и там работать нельзя. Тецуя, мой зам, — специалист по фестивалям. Десять месяцев в году он объезжает все мацури на севере Японии. Может, в следующий раз поедете с ним?
Мы родом из разных мест, сэнсэй. Отбросы общества. Второстепенные люди. Люди, зовущиеся добропорядочными, вытеснили нас, выбросили, выслали, возненавидели. Потому что мы отличались, потому что родители наши отличались, потому что мы из бедных семей, потому что родители развелись, потому что мы плохо учились, потому что мы выделялись, потому что мы кричали и брыкались. Потому что мы — корейцы, нечистые бураку. Наша задача — отличаться от остальных и обеспечить домом всех, кто отличается от этого общества.
Ее мать колет амфетамины сябу под ногти, чтобы не было видно следов от уколов, сама Акико нюхает дым, а я люблю размельчать в порошок и нюхать. Я еду из деревни в Фукуоке, чтобы купить сябу. Мы сидим в старой развалюхе на свалке брошенных машин. Нюхаем и мечтаем. Акико больше ничего в жизни не надо, только мечтать. А мне нравится любоваться бородавкой на ее левом ухе.
Мать плачет по ночам, не разговаривает со мной. Один раз она попробовала завести разговор о моем будущем. «Нет, — сказал я. — Не хочу ходить в школу. Да, я хочу учиться, делать что-нибудь, кем-то стать. Я хочу стать якудза».
Мой отец — всего лишь семя, влитое в мать семнадцать лет назад.
Я купил себе сандалии на высоких каблуках, розовую шелковую рубашку и большие черные очки. Сделал завивку в стиле афро. Наблюдаю за братишками-аники из Фукуоки. Начинаю ходить, как они. Сразу так покачиваться не получается, надо тренироваться. Хочу научиться ходить так, чтобы все думали, что я один из них. Начинаю говорить с раскатистым «р». Сначала тоже не получается. Акико везде таскается со мной, она моя девочка. Прохожие пялятся на нас.
