Он возвращается к машине Исиды, садится внутрь и устраивается рядом со мной:
— А, Якобу, ты здесь. Два года не виделись. Спасибо, что приехал, брат!
Его губы дрожат, и до нашего приезда в город он не произносит ни слова.
Через две недели пройдет церемония сакадзуки — назначения Тецуя боссом семьи Кёкусин-кай. И тогда —
Вкусив из этой чаши,
Ты, Тецуя Фудзита, старший сын
Почившего босса Окавы,
Вступаешь в чин босса «оябун»
Семьи Кёкусин-кай!
Пей же!
Хладнокровный рыцарь,
Шлифуй мужественность свою!
Вступи на путь странствий,
И познай всю подноготную
Тяжб мира мужского,
Мира путей беспредела.
Доблесть! Доблесть!
Этот мир разжигает
Кровь в наших сердцах!
И даже если жене твоей и детям
Жить впроголодь придется,
Оставь их
И предан будь семье.
Будь нам великим боссом,
Как и подобает избранному сыну
Великого босса Окавы!
Семья Кёкусин-кай ждет тебя,
Хладнокровный рыцарь!
Я, Сакураи Хидэо,
От имени Исиды Таро, старца семьи,
Исполняю волю босса Окавы
И назначаю тебя
Боссом семьи Кёкусин-кай!
Он говорит:
— Нет сегодня с нами человека, благодаря которому произошло восстановление нашего союза со «Змеиной головой». Фурукава Сабуро, известный нам под его настоящим именем Мурата Юкихира, или Юки, сделал невозможное, подвергаясь опасности во имя семьи. К сожалению, он не смог быть с нами сегодня. Я прошу назначить его членом совета избранных семьи. И как таковому ему полагается полное уважение со стороны семьи. А также ее полная защита. И да будет всем известно, что Мурата Юкихира получает нашу личную защиту и все ранее объявленные решения в его адрес отменены и более недействительны!
Продолжение этого описано ранее.
Радость — это
Два раза в неделю
Мыться
В ванне.
(Из тюремных стихов члена якудза по имени Кен-ичи Фукуока)
Как-то Тецуя звонит мне и говорит:
— Похоже, его нашли.
Я выпрямляюсь:
— Где?
— Пойдем завтра со мной в Сания.
К югу от Сэндзю находится забытая станция метро. Станция называется «Минами Сэндзю», там располагается проклятый район Сания. По-английски «Slum». В Сания живут люди, которые стерли свои лица и прошлое, сейчас рвота, пахнущая саке, служит для них постелью. Место забытых, вдовцов самих себя.
И в этой стране, где даже немногочисленные бедные кварталы выглядят ухоженными в своей нищете, есть район Сания, как напоминание о толстой кишке.
В Сания приходишь осторожно, как будто идешь в святое место. На станции «Минами Сэндзю» люди просто так не сходят. Запах рвоты поднимается по железным лестницам, спускающимся со станции. У здешних людей нет лиц. Они не спрашивают тебя, откуда ты приехал, и они не любят, когда их спрашивают, откуда они, потому что не помнят этого. В послеобеденное время Тецуя и я подъезжаем на его черной машине к окраинам Сания, паркуемся поблизости со станцией «Минами Сэндзю» и идем пешком в центр квартала. Трое телохранителей окружают нас, Тецуя сейчас важный босс.
По дороге он рассказывает мне о том, какие задачи стоят перед ним, новым боссом нового поколения. Китайцы все больше проникают на территории семьи. Ямада-гуми становятся все наглее и наглее в районе Токио, и еще наглее на Хоккайдо. Филиппинское отделение семьи намекает о своем уходе и начале отдельного бизнеса. Новое поколение Имаи и его компаньонов не уважает ценности поколения Окавы. Традиционное совещание семей Токио двадцатого февраля, посвященное мирному сосуществованию, наследие Окавы, отменилось в этом году из-за несостоятельных отговорок. Мир, на который Окава потратил так много лет, теперь находится под угрозой.
— Есть два босса в нашей семье — обойдемся без имен, — о которых мне стало известно, что они ставят под вопрос мое назначение, — говорит Тецуя. — И кроме того, у Кен-ити, брата, проблемы с женой, у него сейчас не получается зарабатывать. Мой сын Котаро постоянно болеет, и я беспокоюсь за него. Ты ведь понимаешь, я сейчас босс, что может быть лучше этого?
И он смеется.
Мы идем по переулкам Сания.
В Сания не продают дома, потому что нет покупателей. Воздух чистый от загрязнения машинами, потому что здесь нет машин.
Нет фотоаппаратов, нет магазинов моды. Местные пьяницы лежат на кучах мусора среди пустых бутылок и рыбных объедков.
В магазинах продаются лишь черные рабочие ботинки, коричневые рабочие куртки, прозрачное саке и пластмассовые упаковки с готовым супом. Католические священники и буддийские монахи с закрытыми лицами и сердцами, преисполненными жалости, усердно работают в благотворительных столовых.
Мы заходим в темные, обшарпанные бары, в общаги, у входа в которые расставлены черные рабочие ботинки. У Тецуя есть зацепка, но он мне ничего не рассказывает.
Я представляю Юки, живущего здесь, облезлого между облезлыми, — и мне становится не по себе. Вдруг Тецуя останавливается и спрашивает:
— Он до сих пор важен тебе, этот Юки?
— Да, я не знаю почему, Тецуя, но да. Мы братья, понимаешь? Может, это гири? Если он брат и ему нужна помощь, я должен ему помочь, верно?
— Конечно. Этому ты у нас научился, так ведь?
Молчание.
— Я тобой горжусь, Якобу. Но я хочу кое-что прояснить. Если этот человек — Юки, то у нас до сих пор есть к нему вопросы. Он может оказаться на вершине, но может оказаться и в канаве, это зависит от него. Если он и сейчас сбежал, даже дух Окавы не спасет его. Потому что, если он облил меня грязью, я не могу это просто так оставить. Если я объявил его уважаемым членом семьи, взял под свою охрану, а он это проигноровал и убежал… Тогда он бросает грязь мне в лицо. Я очень надеюсь, что у него есть веские причины, чтобы быть в этом месте, в этом положении. Если это вообще он. Понимаешь?
Молчание.
— Если по его вине я теряю лицо, то как мне ни жаль это говорить тебе, брат, но твой гири ему на этот раз не поможет.
Молчание.
— Мне жаль.
Молчание.
