Мне шепчут, что Мацумура терял сознание много раз в процессе нанесения татуировок. Законопослушные граждане уходят из ванн. Один за другим, молча, скромно, покорно, с опущенными головами. Они не хотят находиться с татуированными якудза в одном и том же месте. Остались лишь я, с молочно-чистой кожей, как белоснежка, и они, мои разноцветные приятели.
Темнеет, а мы все еще в ваннах. Сидим в воде. Начинается дождь. Мои приятели обмотали головы белыми полотенцами, попивают горячее саке и наливают мне стопку за стопкой.
Идет дождь, а мы сидим в воде.
За забором можно разглядеть черные утесы, выдыхающие белые пары. Пахнет серой. Красные ванны. И люди, расписанные демонами.
Глава 2
Юки
В теплом весеннем свете
За тюремными стенами
Может ли бабочка согрешить?
(Из тюремных стихов члена якудза по имени Кен-ичи Фукуока)
1983 г.
Район Сугамо в Токио
Напротив южного выхода со станции Сугамо на линии Яманотэ в Токио есть небольшая прямоугольная площадка с маленьким полицейским участком в стороне, окруженным ночными лотками и телефонными будками с портретами обнаженных девиц, расклеенными по стеклянным стенам и обещающими вам всевозможные удовольствия всего за 20 тысяч иен в час.
Тем летом я жил рядом со станцией Сугамо. Бродил между ночными прилавками. Освещение зажигается в девять вечера и отключается с наступлением утра. Здесь расположены прилавки с едой, на каждом из которых особые угощения — рамэн
[7]
, одэн
[8]
, соба
[9]
и др. У каждого прилавка пара скамеек, сверху свисает электрическая лампочка в красном или белом бумажном абажуре. Около шести подвыпивших человек с двух сторон прилавка едят, выпивают и болтают, обсуждая друг с другом мелочи прожитого дня. Жара, высокая влажность, невкусная еда в столовой на работе, чванливый босс, несостоявшийся летний отпуск, достижения, неудачи. По дороге с работы домой здесь останавливаются постоянные клиенты. Здесь есть человеческое тепло, вкусная еда. Здесь тесно, интимно, приятно и можно расслабиться.
По другую сторону прилавка люди, их обслуживающие. Сильные, хорошие люди. Они готовят, развлекают, сплетничают, завлекают, объясняют, обслуживают, рассказывают байки, подают. Каждый со своими клиентами.
Как-то вечером я присел за одним из таких прилавков, прилавок одэн, что-то вроде хамина
[10]
. Продавца звали Юки, от Юкихира, как и одного поэта, жившего около тысячи лет назад.
Худой, со впалыми щеками. Волосы, достающие до лопаток, собраны в хвост сзади. Глаза, как у лягушки, навыкате. Один смотрит прямо на тебя, а другой — будто в сторону. Он непрерывно занят чисткой, варкой, подачей. Как-то вечером, когда он готовил прилавок к открытию и приходу покупателей, я присоединился к нему. Учился резать овощи, помогал ему по мелочам: принести воды, помыть стакан, закрепить бумажный абажур. В центре прилавка — квадратная бадья с разнообразными кушаньями, от которой исходят ароматы уличной Японии, бурлящие звуки жарки и кипящей на медленном огне воды.
Я ходил в ту закусочную вечер за вечером.
Как правило, мы беседуем на разные темы. И во время этих бесед появляются задушевность, любопытство и всплывают воспоминания. В результате возникает таинство дружбы, которому нет объяснения. Иногда мы говорим о политике, иногда он упоминает прочитанную книгу. Видно, что Юки многосторонне развит, однако он ни словом не упоминает об обстоятельствах, приведших его сюда, к прилавку с едой.
Долгое время я ничего о нем не знаю, но, присматриваясь к новому другу, я вижу печать больших страданий на этом жестком лице.
Иногда, когда он взволнован, его левый глаз немного, почти незаметно, моргает, как будто говорит: «Это ерунда, просто немного разволновался». Долгое время и он ничего обо мне не знает. Однажды в знак дружбы, зарождающейся между нами, я пишу свое имя, несколько иероглифов и делаю пару небольших рисунков тушью на бумажном абажуре лампы, висящей над прилавком. Может быть, тот абажур и по сей день там.
Постепенно мы открываемся друг другу. Говорим о том, что я люблю есть, какие фильмы мы смотрели, о луне, что за облаком, о способах приготовления тофу и о том, как можно различать разные виды тофу по его воде, о том, в какой префектуре производят самое лучшее саке. И совсем немного о нашем прошлом. Но я все еще не знаю, откуда он и каковы его душевные раны.
Однажды я заметил литературный журнал, лежащий на скамье.
— Да, — говорит он, будто оправдываясь, — я получил две степени магистра — одну по литературе, другую по экономике. Хотел писать кандидатскую по литературе о поэзии Юго-Восточной Азии. Может быть, в сравнительном анализе с японской поэзией. Но не получилось. — Смущенная улыбка, будто его поймали на месте преступления. Он продолжает говорить и не смотрит на меня. — Потом я начал работать в большой финансовой компании, даже продвинулся. Мне прочили большое будущее в бизнесе, но я бросил. Спасибо, не надо мне этого сумасшествия. Потом работал в книжном магазине. Я был счастлив там год-полтора. Но пришлось уйти. Я не могу работать в одном месте. Начал работу здесь, потому что мой брат знает босса Иэяси-оябун.
— «Оябун» — это не из жаргона якудза? — спрашиваю я.
— Да, это босс, как вы говорите. Босс в якудза. Якудза — это японская мафия, как тебе наверняка известно. Он, Иэяси, дал мне этот прилавок. Он — босс этого района. Это хорошее место, напротив станции. Да, мне здесь хорошо. Начинаю работать вечером, заканчиваю утром, в пять. Знакомлюсь с людьми, есть время почитать. Встаю в обед. Плачу Иэяси кое-какие деньги раз в месяц, и я доволен. Он дал мне хорошее место из-за моего старшего брата, который оказал ему услугу в прошлом. Мой брат работает на севере, на Хоккайдо.
Мне нравится работать здесь. Я один, сам себе хозяин, меня охраняют. Раз в неделю, по понедельникам, я иду отдохнуть и развлечься в номия
[11]
«Мурасаки»
[12]
, что в Голден Гай, на Синдзюку. Там собираются люди, любящие литературу, мы читаем, разговариваем, играем на гитаре. Ты спрашиваешь, что такое «Голден Гай»? Ты не знаешь, что это? Голден Гай — это вроде центра вселенной. Пойдем со мной в понедельник.
В понедельник мы идем в Голден Гай.
