Серегин натолкнулся бедром на угол стола (кабинетик-то был тесным) и сморщился, растирая ушиб. Вид у Андрея тем не менее остался отсутствующим — губы скривились, выплевывая ругательство, а глаза смотрели куда-то сквозь стенку. Обнорский продолжал разговаривать с самим собой: «Катя Званцева, пожалуй, вполне могла бы носить медальон с портретами своих покойных мужиков… Но что ей делать в „Европе“, в отеле, где, как у себя дома Антибиотик шастает? Если она от него бежала? Непонятно… И откуда у нее израильский паспорт? Ладно, положим, ксива — проблема чисто техническая, слепить любую можно, были бы бабки… Другое не срастается — она же, как Челищев говорил, беременная была…Месяце на четвертом, кажется — это в июне… Стало быть срок рожать выходил осенью — в октябре примерно. А эта Даллет вовсю на „ходилке“ прыгает — в начале ноября… Непонятно… Да и — разве может женщина бросить своего младенца? Его же кормить надо грудью несколько месяцев, и вообще… Не срастается. Блин, если бы у меня фотография этой Кати-Катерины была… Может, Никите позвонить? У него-то карточка должна иметься, Званцеву же его отдел „закрывал“… Позвонить-то, конечно, можно, но Никита сразу насторожится, начнет спрашивать, что, да как, да почему… А если с ним начистоту потолковать? Тогда эту мадам Даллет в два счета проверить можно будет…».
После недолгих размышлений Обнорский отказался от идеи подробной консультации с Кудасовым. Бог его знает, что с этой Даллет вытанцуется — вдруг она, действительно, Екатерина Званцева? Тогда Никита по-простому наложит на нее лапу, а Андрея «бортанет» — и снова скажет, что это вызвано исключительно интересами дела… Кроме того гражданка Званцева, как ни крути, нарушила подписку о невыезде — это как минимум (если она жива, конечно). А если выяснится, что Рахиль Даллет и Екатерина Званцева — одно и то же лицо, то тетеньке можно «вламывать» еще кучу статей — начиная от незаконного пересечения границы и кончая подделкой документов… Нет, нельзя, ничего толком не выяснив, на хозяйку медальона официальную правоохранительную структуру ориентировать, а действовать частным образом Никита никогда не согласится — это, видите ли, идет вразрез с его принципами.
Андрей вспомнил один разговор с Кудасовым, состоявшийся не так давно, Обнорский тогда «наезжал» на Никиту, спор шел о допустимости использования в борьбе с оргпреступностью незаконных методов.
— Ты что, — с издевательской улыбкой спрашивал шефа 15-го отдела Серегин, — не видишь, что государство — нормальное государство — разваливается, что оно перерождается в полутеневое, в котором государственные чиновники занимаются лоббированием интересов преступников? Для них закон — ширма, из-за которой можно в любой момент выбежать! И в этой ситуации они почти неуязвимы, потому что действуют, используя весь спектр возможностей — и легальными методами, и нелегальными… Те, кто пытается бороться с ними только законным путем, заранее обречены на поражение — возможностей-то меньше!…
Никита в ответ тогда только плечами пожал:
— Не сгущай краски… Как же я до сих пор умудрялся бандитов в камеры отправлять?
Обнорский посмотрел на Кудасова выразительно и махнул рукой — сам, мол, знаешь, кто в этих камерах надолго задерживается… Никита Никитич от этого жеста завелся:
— А что ты машешь? У тебя что — есть конструктивные предложения? Может быть, ты, как какой-нибудь мудак-депутат, скажешь, что бандитов надо прямо на улицах расстреливать? Может быть, нам пора «эскадроны смерти» вводить? Кто только расстреливать-то будет? По каким критериям в эти «эскадроны» людей отбирать? И чем им руководствоваться в своей работе — классовым чутьем? Было это уже все — сам видишь, чем кончилось… Преступность нельзя победить преступными методами. Да ее вообще нельзя победить — ты не хуже меня знаешь, что она всегда была, есть и будет, ее можно только ограничивать, загонять в определенные рамки, мешать ей поразить все общество… А если расстреливать без суда и следствия — вот тогда точно всякой демократии и свободе можно будет рукой помахать, мы тогда начнем как в джунглях жить — кто сильнее, тот и прав! Тогда кровавый хаос начнется! Нельзя на законы плевать, люди не могут жить в обществе без законов!
— А я и не говорю, что законы похерить надо, — вкрадчиво сказал Обнорский. — Ты все говоришь очень правильно — с точки зрения государственного подхода, если рассматривать вопрос масштабно… А если на личном, так сказать, уровне? Ты же не робот запрограммированный, Никита, ты же — человек! У тебя же должно быть личное отношение — особенно к некоторым нашим общим знакомым… Скажи, если, например, они что-нибудь сделают твоей семье — ты тоже им ответишь исключительно законными методами? А?
Кудасов долго молчал, катая желваки на скулах и опустив глаза, а потом вздохнул и упер Андрею в переносицу тяжелый взгляд:
— Если они тронут мою семью… и еще некоторых очень дорогих мне людей, то… То, возможно, я бы и предпринял кое-какие э-э… не процессуальные меры. Но я очень хочу, чтобы до этого все-таки не дошло… Те, кому надо — знают, что есть черта, которую им не стоит переступать. До сих пор они ее не переступали…
— Все когда-нибудь случается впервые, — пожал плечами Андрей. — Ты это не хуже меня знаешь… А кто эти дорогие тебе люди, ради которых ты… мог бы пойти на «непроцессуальные меры»?
Взгляд у Никиты потеплел, он улыбнулся, но полного ответа все равно не дал:
— Один из этих людей — ты… Хотя мы с тобой и собачимся все время, но я как-то привык к тебе…
Андрей смущенно отвел глаза — они с Никитой, действительно, не баловали друг друга теплыми словами и разными, как говаривал когда-то Кондрашов, «сясями-масясями». Разговоры Кудасова и Обнорского очень редко выходили за рамки профессионально интересующих обоих тем — оба они практически никогда не только не делились какими-то личными проблемами, но и вообще ничего не рассказывали о своей «частной» жизни… Но при этом — странное дело — они неплохо, что называется, «чувствовали» друг друга…
И вот именно поэтому-то Андрей и отказался от того, чтобы рассказать Кудасову о странной израильтянке, проживавшей в пятизвездочной гостинице «Европа» — госпожа Рахиль Даллет (кем бы она не являлась на самом деле) ух никак не входила в ограниченный круг людей, ради которых Никита мог бы пойти на какие-то нехарактерные для него шаги… Инстинктивно Обнорский чувствовал, что начальник 15-го отдела может быть просто опасен для этой загадочной Рахиль…
Ну и что, казалось бы? Кем была для Андрея эта незнакомая женщина — и кем был для него Никита? Вроде бы не имел Обнорский оснований переживать за зеленоглазую израильтянку (к тому же так холодно пресекшую его попытку ненавязчиво «подклеиться»), но… Но она как-то зацепила Обнорского, он и сам себе не признался бы в этом — но она понравилась ему… И в глазах у нее что-то такое щемящее было, за душу берущее… Андрей ничего не знал о том, какие события придали глазам Рахиль такое выражение, но он уже подсознательно сочувствовал, сопереживал ей… Ну и — если уж совсем честно — тетенька обладала не только печальными глазищами, но и отличной, зверски сексапильной фигурой, на Обнорского действовал и этот фактор… В общем, он не отказался бы как-то развеять грусть госпожи Даллет и уж никак не стремился создать ей новые проблемы. Даже если она — никакая не Даллет. Даже если она — Екатерина Званцева…
