— Что за бред?! — чуть не в полный голос заорал Андрей. — Ты, дура, ясно тебе или нет? Живо ложись в койку, а «ствол» мне отдай!…
— Нет…
— Да и черт с тобой — ложись со «стволом», только живее! Бля, ну надо же — какая дура!
Увидев, что Катерина полезла на тахту полностью одетой, Обнорский, успевший уже раздеться до пояса, не выдержал и заматерился:
— Совсем ебанулась?! Ты что? Раздевайся живо! Скажем, что трахались здесь, ясно тебе? Ну, уродка, ну, блин…
Катя замерла, и в этот момент в дверь начали звонить. Андрей чертыхнулся, быстро выпрыгнул из штанов, содрал с себя носки и трусы — уже совсем не стесняясь Катерины, и обмотал вокруг бедер рубашку… Катя, чуть помедлив, последовала его примеру — в одно движение сняла с себя свитер с блузкой и лифчиком, расстегнула юбку и стащила ее вместе с трусиками и колготками — на одно мгновение Обнорский увидел ее полностью голой и, несмотря на нервную, прямо скажем, обстановочку, вдруг ощутил, что его словно горячей волной окатило… Катя швырнула ком одежды за изголовье тахты, подхватила пистолет и укрылась пледом… А в дверь между тем уже начали колотить и, видимо, не только руками:
— Открывайте, милиция! Открывайте, мы знаем, что вы в квартире!!
Обнорский глубоко вдохнул и выдохнул, вынул быстро на всякий случай из куртки газетное удостоверение и засунул его в карман обмотанной вокруг бедер рубашки… Перед тем как открыть гулявшую под ударами дверь, он перекрестился — и, видимо, это помогло, потому что первым в квартиру влетел Витя Савельев с пистолетом в руке… Обнорский не был с Витей в каких-то особенно приятельских отношениях, но они друг друга знали и, более того — Витя очень уважал журналиста Серегина за его материалы. Поэтому Савельев, конечно же, сразу узнал Обнорского, даже несмотря на его более чем странный внешний вид и отсутствие света в прихожей:
— Андрей?! Ты что здесь?!…
Обнорский отступил на шаг, загораживая своим телом вход в комнату — а в квартиру с лестницы уже заходили еще двое каких-то смутно знакомых Андрею оперов… Серегин «надел» налицо идиотско-растерянное выражение и ответил, моргая глазами:
— Я? Я здесь, извини, трахаюсь… А ты — чего? Ты что — следишь за мной, что ли? Чего стряслось-то, Витя? Что за шухер?
— Да у нас тут… мероприятие одно… — помявшись, выдавил из себя Савельев, не зная, как поступить в деликатной ситуации.
— Мероприятие? Какое? — быстро переспросил Обнорский, поправляя сползавшую с бедер рубашку.
— Да так, — Витя неопределенно покрутил левой рукой и посмотрел на оперативников, выходивших их кухни — они отрицательно покачали головой.
— Ребята, на лестнице меня подождите.
Оставшись с Обнорским в прихожей наедине, Савельев помялся, но потом все же сказал:
— Старик, ты извини, но… Дай-ка я все-таки комнату гляну — для спокойствия душевного…
Возразить Андрей ему не успел — да и бессмысленно было возражать в такой ситуации… Витя отодвинул его от входа и шагнул в полутемную комнату.
Открывшаяся ему картина не могла не радовать глаз — на тахте лежала полуукрытая пледом голая брюнетка — насколько Савельев успел заметить — очень красивая, глазастая и с крепкими, волнующей формы грудями.
— В чем дело? — капризно сказала женщина, подтягивая плед к самому подбородку. — Что вам надо? Андрюша, ты где? Что здесь происходит? Кто это?!
— Не волнуйся, лапенок, — откликнулся Обнорский, протискиваясь в комнату мимо замершего у входа Савельева. Это свои, это… Это мои друзья…
— Друзья?! — голос брюнетки зазвенел, приближаясь к истерическим ноткам. — Какие друзья?! Ты что, решил групповуху тут устроить?!
— Да не волнуйся ты! — огрызнулся Серегин, умоляюще глянув на Витю — тот бегло осмотрел комнату, ничего подозрительного в ней не обнаружил и шагнул обратно в прихожую, буркнув женщине виновато:
— Извините, девушка…
Андрей выскочил за ним следом:
— А что случилось-то? На тебе лица нет…
— Так, — махнул рукой Савельев и скривился. — Ерунда всякая… Потом шефу позвонишь — он тебе сам все расскажет, если сочтет возможным… Ладно, извини за то, что кайф тебе обломал.
— Да брось ты, — улыбнулся Обнорский, — Я же понимаю — бывает… Только, старик, — Андрей понизил голос до доверительного шепота. — Я очень тебя прошу, чтобы все это — между нами, ладно? Телка эта, — Серегин мотнул головой в сторону комнаты, — она, ведь, не совсем моя жена, точнее — совсем не моя жена, понимаешь?… Мне лишние разговоры ни к чему, ты уж пойми как-то…
— Век воли не видать! — поклялся Савельев, пряча улыбку. — Падлой буду! Ничего не видел, ничего не слышал.
— Спасибо, с меня сто грамм и пончик… Ну, бывай…
Витя, матерясь в душе, вышел на лестничную клетку — там уже опера стучали и звонили в другие двери…
Обнорский на негнущихся ногах вернулся в комнату, постоял немного, а потом обессилено сел на тахту, рядом с замершей под пледом Катериной:
— Кажись, пронесло…
На него вдруг навалилась чудовищная усталость, по телу побежал нервный озноб… Катя дотронулась рукой до его плеча, почувствовала дрожь (да ее и саму поколачивало, честно-то говоря) и вдруг, видимо, до конца не осознавая сама, что делает, потянула Андрея на себя, откидывая плед:
— Иди сюда… Холодно…
Обнорский, не глядя на нее, лег под плед, ощутив прикосновение к горячему бедру. Он вздрогнул, повернулся к Катерине — и только в этот момент до него дошло, что она по-прежнему сжимает в правой руке пистолет.
— О, Господи, — сказал Андрей и осторожно забрал у нее оружие. Катя не сопротивлялась. Серегин поставил пистолет на предохранитель и, не глядя, тихонько положил его на пол… Потом он обнял Катерину и прижался к ней всем телом…
Они отдавались друг другу молча, без слов — да и что они могли бы высказать словами? Любые фразы, наверное, прозвучали бы фальшиво. Они очень мало знали друг друга, но интуитивно чувствовали, что один другому не враг… Оба пережили очень тяжелый день, во время которого каждый не раз почти доходил до нервного срыва. Конечно, между ними не возникло никакой любви с первого взгляда — да о какой любви в таких раскладах, вообще, могла идти речь? Просто оба очень устали от взаимного недоверия, а, как известно, физическая интимная близость как раз очень способствует возникновению и укреплению доверия… Они ласкали друг друга словно звери, закреплявшие таким образом договор о союзе и ненападении. А еще — оба инстинктивно почувствовали, как измотаны одиночеством, измотаны до такой степени, что терпеть его дольше уже не было сил…
Когда все кончилось — они долго лежали неподвижно в какой-то прострации, боясь пошевелиться… Наконец, Андрей осторожно перевернулся на левый бок и начал ощупью нашаривать на полу рубашку, чтобы достать из нее сигареты.
— Закури и для меня, — тихонько попросила Катя.
