Еще через полчаса дверь отворилась, и Планшетов выскользнул во двор. Растирая на ходу посиневшие костяшки обоих кулаков, Юрик пересек лужайку и исчез за ближайшим углом.
В следующие сорок минут лишь дуновение легкого ветерка позволяло надеяться, что время не остановилось. И лишь потом, охая, тихо причитая и прижимая к носу окровавленный платок, на крыльце объявился Вась-Вась. Левая бровь Бонасюка была рассечена пополам, а на скуле багровела гематома величиной с теннисный мячик. Да и весь банщик выглядел пожеванным, словно побывал в стиральной машине. С горем пополам закрыв сауну, Вась-Вась, пошатываясь, побрел к остановке.
Если физическое состояние Бонасюка было плачевным, состояние души несчастного вовсе не подлежит описанию. Настроение у него было вешательным. Он и без Планшетова ходил, как в воду опущенный, тяжело переживая разлуку. Нанесенная любимой женой душевная рана только-только начала зарастать. Вася потихоньку смирился с нынешним положением бобыля, даже научился сносно готовить яичницу-болтунью, а недавно, с горем пополам, сварил кулеш, заправив сухой колбасой.
«Ну, по истине, а что делать, не руки ж на себя накладывать?». Но, как ни крепился Бонасюк, ему было тяжело. В особенности дома, где каждая безделушка, от вазочек в гостиной до теплого ворсистого коврика под унитазом, была принесена руками Кристины. В шкафах висели платья госпожи Бонасюк (она ушла налегке), которые Василек ни за что бы на свете не убрал, хотя они и резали его без ножа. Василий Васильевич таил безумную надежду, что Кристичка одумается и вернется. Во многом, именно благодаря этой своей надежде он не осмеливался докучать жене, и не звонил, умоляя вернуться.
«Набегается она, перебесится, поистине, и… обратно».
Бандуру Вась-Вась считал несерьезным. Опасным – да, жестоким и склонным к насилию, – безусловно. И, одновременно несерьезным.
«Не будет Кристичка с таким шалопаем жить. Перегорит у нее, иничегошеньки не останется. – Твердил как заклинание Вась-Вась. – Если, поистине, не забеременеет…». Мысль о том, что горячо любимая супруга понесет от желторотого рэкетира, которому самое место на тюремных шконках, одно время угнетала Бонасюка, как гербициды колорадского жука. Но, как жук, в конце концов, приспособился, так и Вась-Вась с этой мыслью свыкся. Покрутил нехорошую и так, и сяк, и решил, что это ничегошеньки не меняет.
«Ну, по честному… какой из него отец? Обрюхатит ее, и бросит…»
К чести Вась-Вася надо признать, что он был готов принять жену любой. – «Ей аборт делать нельзя. Ничего, поистине, пускай и с дитем. Вырастим, как родного. Ребенку ведь необязательно знать, кто биологический отец. Отец тот, кто воспитывал. Кто сопливый нос вытирал, и за руку в первый класс отвел».
Эти благие мысли и намерения добавили Вась-Васю мужества и какой-то внутренней гордости. Благородные порывы всегда творят нечто подобное, если только вы не ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ МУДАК. Бонасюк запасся терпением и стал ждать возвращения блудной жены в том виде, в каком будет угодно Провидению. Но, Кристина не объявилась. К сожалению, благие намерения никудышная броня. Добро всегда с культяшками, заметил Поэт,
[43]
и, на беду, оказался прав. Вместо Кристины Васю навестил Планшетов. Обработанный Юриком по такой программе, что и Следователь с Близнецом залюбовались бы, Бонасюк впал в отчаяние.
«Еще раз мне попадешься, скальп сниму. Чтобы духу твоего, пингвин, в городе не было!» – предупредил на прощание неизвестный мучитель.
Господи?! Куда же мне теперь?! – вопрошал Бонасюк. Безоблачное небо молчало.
Как, вероятно, помнит Читатель, криминальная крыша сауны покоилась на плечах супруги, как небосвод на горбу Атланта. Кристина черпала силы у закадычной подруги Аньки и ее всесильного дяди Олега Правилова, а впоследствии, когда Анну заточили в психлечебницу, пользовалась услугами Бандуры. Услуги Андрея казались сомнительными, но все же лучше, чем ничего. С уходом супруги Вась-Вась, по большому счету, сделался таким же беззащитным, как какой-нибудь беглый раб, закованный в колодки на площади у древнеримского Колизея. Подходи, кто угодно и делай, что левая рука велит. Когда же вместо банального безликого вымогательства от него, ни много ни мало, потребовали исчезнуть навсегда, он почувствовал себя космонавтом орбитальной станции, уплывающей после аварии в холодные межзвездные дали.
Обыкновенный среднестатистический гражданин зависит от выработанных годами привычек, как тепловоз от проложенной строителями колеи. Не будучи ни в коем случае исключением, Василий Васильевич, завидев по пути телефонную будку, юркнул в нее, как полевка в нору. Пальцы рефлекторно набрали мобильный номер Кристины, и лишь когда заговорил оператор-автомат, до Бонасюка дошло, что сотовый жены второй месяц пылится на Оболони. Тогда, в отчаянной надежде, Василий Васильевич накрутил домашний телефон Бандуры.
«Авось Кристичка, поистине отзовется?»
Трубку взял молодой мерзавец. Так быстро, словно дежурил у телефона.
Алло?
Вась-Вась затаился в будке, не смея даже вздохнуть.
Алло?!
И тут Бандура сказал такое, отчего волосы на голове экс-доцента, как по команде встали на дыбы:
Просто уйди из нашей жизни, паршивый козел! Исчезни, понял?!
Вась-Вась вылетел из будки, позабыв повесить трубку, и она с глухим стуком ударилась о вставленную вместо стекла фанеру.
На улице торжествовала весна. Попадавшиеся навстречу прохожие казались Бонасюку не более живыми, чем персонажи немого кинематографа, спроецированные на стену дома. Он брел наугад, раздумывая над тем, что теперь, пожалуй, знает, что чувствует подсудимый при оглашении смертного приговора.
И тут, как бы в насмешку, Бонасюк вспомнил о Близнеце и Следователе. Как всякий советский (а ныне уже постсоветский) гражданин о милиции он подумал в самую последнюю очередь, совершенно справедливо полагая, что к ним обращаться – ТОЛЬКО СЕБЕ ХУЖЕ НАДЕЛАТЬ. Как человек вовсе не глупый, Вась-Вась прекрасно понимал, что ожидать помощи от обоих молодчиков «дело, поистине, безнадежное». Тем более, время перевалило далеко за полдень, то есть наступил вечер пятницы, означающий приближение уик-энда. Нечего было даже мечтать застать проходимцев в погонах на службе, которая, как известно, и опасна, и трудна. Вздохнув, Вася отправился домой, запер замки, для верности забаррикадировал дверь и проторчал выходные в квартире.
* * *
суббота, воскресенье
«Сколько не сиди на одном месте, все одно ничего не высидишь». Таков был безутешный вывод, сделанный Бонасюком вечером в воскресенье. Под лежачий камень вода не течет. Собрав мужество по крупицам, Вась-Вась решился предпринять кое-какие шаги. Решимость подкреплялась осознанием того, что за выходные сауна не досчиталась стольких клиентов, что Бонасюк и прикидывать не хотел. «Так, поистине, и в трубу вылететь недолго».
