Помолчав, добавил:
– Добровольно приходят в прокуратуру лишь столетние бабки, зарубившие дедов в состоянии душевного потрясения при распределении полученной пенсии. Забавин выразил желание сделать признание, и я, пользуясь своим служебным положением, на основании ныне действующего законодательства страны обязан был его принять и официально зарегистрировать.
Ельцу в это не верилось. Однако он уже однажды получил нагоняй от Генерального, когда не подумав выразил свое мнение по поводу законности действий следователя.
– Что нам дает эта бумага? Помимо очередного документа в деле?
Кряжин хищно улыбнулся:
– Расширяется круг фигурантов. Участников преступления. Не это ли главное? Устанавливается связь между людьми и, что самое важное, между явлениями.
Ему было неудобно отвечать на подобные вопросы. Смагин ни за что не спросил бы: «Что нам это дает?» Во-первых, Егор Викторович сказал бы не «нам», а «вам». Во-вторых, его ум уже давно пронзил бы тему насквозь, и он сообразил, что расстояние, разделяющее следователя и Феликса, ни коим образом не сокращается. «У них назначена встреча?», – поинтересовался бы Смагин, сняв очки. «Да, – ответил бы ему Кряжин. – В последнюю встречу Феликса с милиционером тот пригласил его в ресторан. И мне не нужно объяснять вам, Егор Викторович, зачем. Есть Ремизов, есть Арманов….»
Следующим должен был стать Забавин. И после этой ресторанной встречи срезалась бы последняя нить, за которую цеплялся Кряжин в деле поиска Феликса.
Елец не спросил, а Кряжин не ответил. Следователь хорошо помнил тот день (год назад), когда Смагин ушел в очередной ежегодный отпуск. Вместо него остался Елец. И Кряжин пришел к нему на доклад с информацией о месте нахождения убийцы заместителя префекта. Когда Кряжин прибыл на место, там уже вовсю орудовал спецназ УБОП. Первый заместитель решил совершить должностной подвиг и врезался в расследование следователя самым беспардонным образом. В итоге подозреваемый исчез, а на руках Кряжина повис труп его подельника и мента из антимафиозного ведомства. Смагин тогда «отмазался» от темы быстро, заявив по телевидению, что «ошибка следствия еще не есть доказательство непрофессионализма следователя» и что «ошибки случаются со всеми, никто не является совершенством, и Кряжин свое слово еще скажет».
В обед Кряжин побывал у Кайнакова в больнице. Через час – у его жены. Еще через два часа он встретился с Трошниковым. И к концу дня у него сложилось совершенно четкое мнение о том, что за его широкой спиной происходят события, информировать о которых его никто из указанных лиц не торопится. По всей видимости, предупреждение о последствиях, имевших место при совершенно аналогичных действиях в деле похищения посла Чехии, своего места в понимании близких Коли Кайнакова не нашло. С одной стороны, Кряжин их понимал: им неведомо, как следователь проводит свои дни, чем живет и о чем думает. С их точки зрения, Кряжин ничего не делает. И ждет. Ждет, пока маленькому Коле отрежут голову и пришлют по почте. А потому нужно действовать самим, пока на почте выходной.
Понимание причин этого шпионского спокойствия у родителей мальчишки и внезапные сборы представителя в Страсбург окончательно убедили Кряжина в том, что уже завтра Ян Михайлович развернет пропагандистскую кампанию в Европейском суде о необходимости защитить права невинного господина Устимцева. Не убедит его и факт того, что сразу после этого его мгновенно отзовут в Россию, возьмут за лацканы пиджака и резко притянут к себе. «Что ж ты, сс… представитель, мать твою, делаешь?! – спросят «где надо». – Хочешь быть семьдесят четвертым после Устимцева в рейтинге Форбс? А первым в очереди на пенсию встать не желаешь? У нас с таким трудом завершилась судебная реформа! Столько денег не тратилось на ее успешное завершение даже при строительстве Беломорканала, а ты, сс… представитель?!»
Трошников знал, что делал. Племянника, по-видимому, он любил так же, как и свою семью. А в связи с этим даже страшно представить, как он может подставить Россию в Европе. Пальчики оближешь! «Представитель России, играя на человеческих свойствах коллегии Европейского суда, вымогает заведомо неправосудное решение в пользу российского олигарха, погрязшего в преступлениях» – хороший заголовок для «Financial Times»!
Он дозвонился до Трошникова, когда тот был уже в Шереметьево.
– Наша беседа оставила у меня тяжелый осадок, – сказал Кряжин. – Понимаю, почему так спешно вы уезжаете во Францию. Но хочу предупредить. Коля Кайнаков будет убит в любом случае. Этого не понимают его родители, но странно, что не понимаете вы.
– Лучше совершить ошибку, чем потом остаток жизни думать о шансе, который не использовал.
– Одумайтесь, – бросил следователь, – вы совершаете очень большую ошибку, – но представитель уже отключил связь.
Больше Кряжин не колебался. Он попросил Дмитрича остановить «Волгу», вышел из нее, нашел место, где мимо него не будут сновать пешеходы, и вынул из кармана телефон. Выхода не было. Иван Дмитриевич Кряжин был не просто следователем. Он был следователем Генеральной прокуратуры России, а это означало лишь одно: он сам представлял Россию.
– Я слушаю вас, Иван Дмитриевич, – раздался гулкий голос Генерального. – И теперь попробуйте доказать мне, что не ошиблись номером.
Уже в самолете Трошников стал прикидывать шансы своего предприятия. У него на коленях стоял ноутбук, и он переносил информацию с экрана в свой блокнот. Работа предстояла немалая, невероятно сложная, и шансы на успех расценивались представителем, как тридцать к семидесяти.
В принципе Европейский суд можно убедить, это не проблема космического масштаба, однако нужно представить факты, опровержение которых исключено. Но дело Устимцева расценивать как перспективное практически невозможно. Все неумолимо указывало на то, что жалоба удовлетворена не будет. Соответственно, бесперспективен и вариант освобождения Устимцева из «Лефортово». Впрочем, помощник Трошникова, с которым он уже связался и имел полуторачасовой разговор, был на его стороне. Трудно представить тот шок, который испытал Владимир Емельянович Осинцев, когда узнал об истинных целях внезапной командировки своего шефа в Москву. Его ошеломление было даже больше того, которое испытал сам Трошников после звонка своего зятя.
Однако недаром Осинцев слыл человеком сообразительным. В определенных кругах считалось, что он имеет перспективу остаться в Страсбурге после того, как место представителя по достижении предельного возраста покинет Трошников. Осинцев быстро прикинул вероятность благополучного исхода дела и согласился с тем, что сделать это будет невероятно сложно. Доказать суду правдивость заявления Устимцева, даже при участии его влиятельных и прекрасно сориентированных адвокатов, без поддержки некоторых представителей – задача из разряда почти неразрешимых. При проведении неправильной политики Трошникову грозит провал, обещающий перейти на государственный уровень.
– Что стоит такое государство, которое не может спасти жизнь ребенка? – сказал, впрочем, Осинцев. – Я с вами, Ян Михайлович.
