В трамвае полно народу, и моя фантазия тут же начинает работать: определяю, кто есть кто среди пассажиров. На сей раз, впрочем, я не просто сел в трамвай, набитый представителями каморры. Наоборот, они едут со мной, потому что хотят знать, кто я такой, незнакомец из зала суда. Молодые люди, одетые также, как и сегодняшние обвиняемые, разглядывают меня, глазеют безо всякого зазрения совести, в их темных глазах нет ни малейшего проблеска тепла. Пробую уйти от их взглядов, протолкаться поближе к выходу. Молодые люди не шелохнутся. Они знают, что мне спешить некуда. Иначе я не влез бы в переполненный трамвай в такую удушающую жару.
К тому времени, когда я добрался до своей остановки и выскочил вон из трамвая, я убежден, что за мной следят. Подозрительный малый, который, как я надеялся, не выйдет вместе со мной, именно так и поступил. Делаю вид, что не заметил этого, и перехожу улицу. Он идет следом за мной. Уговариваю себя, что я смешон, что мое присутствие на суде вовсе не повод пускать за мной «хвост». Раза два свернув на перекрестках, оглядываюсь в надежде убедиться, что повода для волнений нет. Но он по-прежнему идет за мной, шагах в сорока, и следит за мной глазами из-под челки, даже когда опускает голову, чтобы закурить сигарету.
Нужен план. К Королевскому дворцу есть два пути: короткий — по главным улицам, или живописный, подлиннее, — через старый город. Второй позволит достаточно быстро определить, действительно ли этот парень «пасет» меня: я могу выбирать дорогу из бесконечного числа улочек.
Иду по проспекту Умберто, резко сворачиваю вправо, на улицу Меццаканноне. Бросаю взгляд через плечо. Идет, теперь темные очки надел. Это уже не просто совпадение. Беру влево, ныряя в узкие улочки старого города: здесь по крайней мере так оживленно, что можно не опасаться открытого нападения. Петляю влево-вправо, направляясь к улице Санта-Мария-ла-Нуова. Но всякий раз, стоит мне подумать, что я избавился от «хвоста», парень появляется снова, сохраняя ту же самую дистанцию. Он вроде как без дела слоняется. Но я-то знаю, что дело у него есть: не упускать меня из виду. Я себе и путь такой выбрал, чтобы рассеять сомнение. Теперь я должен смотреть реальности в лицо. И я прибавляю шаг. Остается следующее: надо как можно скорее добраться до Королевского дворца и продержаться там, пока не придет время встречи с Луизой, потом объяснить ей, что произошло, и надеяться хоть на какую-то защиту до моего завтрашнего отъезда. Скоренько шагаю вниз по Санта-Мария-ла-Нуова. Смотрю на часы. Увещеваю себя: любой подумает, что я просто-напросто куда-то спешу. В этом мой замысел. Я знаю, что за мной «хвост», но не хочу, чтобы он знал, что я знаю. Не хочу вызывать никаких опрометчивых действий с его стороны. Перехожу улицу Монтеоливето прямо напротив почтамта: адреналина в крови вполне хватает, чтобы мгновенно уловить ритм уличного движения и быстро проскочить сквозь поток машин.
На полпути к ступеням возле почтамта рискую еще раз оглянуться: ясно различаю все шагов на семьдесят — восемьдесят в глубь Санта-Мария-ла-Нуова. «Хвост» не вижу, но он мог и затеряться в нежданно нагрянувшей толпе неаполитанцев, у которых наступил обеденный перерыв. Взбегаю на самые верхние ступени и осматриваю окрестности. «Хвоста» нет. Меня это, однако, не успокаивает. Рассуждаю так: он пошел какой-то другой дорогой, догадавшись о том, куда я направляюсь, и рассчитывает где-нибудь неожиданно настичь меня. Впрочем, тут же мне приходится признать: при всей неаполитанской проницательности считать, что преследователь вычислил мое желание посетить выставку Бурбонов в Королевском дворце, значит очень сильно преувеличивать. Слегка перевожу дух, отираю пот со лба и затылка. Интересно, за мной на самом деле следили или паранойя является следствием даже самого незначительного контакта с организованной преступностью? Неужели всякое прикосновение к этому миру делает тебя подозрительным в отношении любого необычного события, любого пустяка? Неужто именно это и чувствует Алессандро? А Луиза? Как получилось, что она спокойненько разгуливала, когда мы с ней встретились на днях? Это она-то, несомненно, один из главнейших объектов похищения! Может, она была с телохранителем, а я его не заметил? Шофер их казенной машины наверняка в ту субботу сидел возле ресторана.
Бог мой, мне даже в голову не пришло прикинуть последствия, вариативность которых теперь возросла многократно. Кто-то должен был меня предупредить. А я-то, болван, находил все это очаровательным: Il Pentito, каморра, бомбы в машинах, убийство, — когда речь идет о куда как серьезных вещах, дьявольски опасных, смертельно опасных. Как мафия, настоящая мафия. Те дурака не валяют. Благоразумие им ни к чему. Как и милосердие. И сострадание. Они убивают людей. Судей, политиков, служащих — всякого, кто суется в их дела. Моя любительская паранойя и подозрительность ничто в сравнении с той, что владеет ими. Для них это образ жизни. Профессиональная необходимость во имя выживания. О чем я только думал? Ну, посидел я на галерее для публики — и у девятерых мужчин, запертых в клетке, появился предмет для обсуждения. Я загадал загадку, которую им никак не решить. Откуда мне знать, не было ли среди многочисленных знаков, которыми они обменивались со своими женщинами, и такого: выяснить, кто этот парень? Другими словами, не станут же они у Алессандро спрашивать: «Что за парень, президенте?» А даже если и спросили, все равно я мигом становлюсь объектом их недоверия. У этих ребят два врага: другие гангстеры и закон. Будь здорова, Луиза! Я, может, и не был идеальным любовничком в те два недолгих месяца, но нет никакой необходимости обрекать меня на смерть. Ладно, тормози. Никто убивать тебя не собирается. Не будь смешным. К завтрашнему вечеру вернешься в Лондон, а уже в среду опять начнешь брататься с бездомными, алкоголиками и наркоманами, с обездоленными — милой и дружелюбной компанией по сравнению с этими неаполитанскими бандитами…
Я пересекаю площадь Маттеотти и шагаю по улице Мигеля Сервантеса к дворцу Бурбонов. Время от времени оглядываюсь в поисках своего приятеля, но, по мере того как уходит страх, начинаю думать о встрече с Луизой. От перспективы провести с ней целый день слегка кружится голова, я предаюсь мечтаниям. Симптомы мне знакомы. И если они и не вызывали любви, то всегда я останавливался в опасной близости к ней. Пора отрешиться, говорю я себе, пора погасить в себе всякую искру полового влечения к Луизе, что уцелела за минувшие десять лет. И все же от одного только предвкушения увидеться с ней у меня учащается дыхание, сердце колотится вдвое быстрее, чем во время слежки, учиненной каморрой. Нет особого смысла отрицать это или соглашаться: через день меня здесь не будет.
Выставка скучновата. Большая часть вельмож мне не знакома. Дон Карлос, первый из Бурбонов король Обеих Сицилии, не выглядит наполовину испанцем, наполовину французом: скорее у него вид английского учителя частной школы, безмерно увлеченного крикетом. Сын его, Фердинанд, очевидно, грубиян, невежа и забияка, предстает болезненным, как при смерти, и чувственным. Пробую сосредоточиться на экспонатах, но все мои мысли — о Луизе. Каждую минуту смотрю на часы, надеясь, что прошло уже десять. Через полчаса ухожу и усаживаюсь за оградой. Прислонившись спиной к низкой стене, слушаю доносящийся снизу шум гавани и, прикрыв глаза ладонью, смотрю, как немногочисленные туристы неспешно прохаживаются туда-сюда между Королевским дворцом и церковью Сан-Франческо-ди-Паола. Через некоторое время от тяжкой жары у меня слипаются веки, одолевает сон. Просыпаюсь, будто от укола: мимо громко топает группа туристов полюбоваться на залив. Я несколько растерян: во сне видел Луизу такой, какой она была, когда мы с ней познакомились. Компанейская девушка, стойкая к ухаживаниям и вниманию. Прекраснее любой другой, кого я знал.
