— А что за книга была? — спрашиваю я. — Та, что он искал.
Луиза удивленно смотрит на меня.
— Боже, ну у тебя и страсть ко всяким мелочам!
— Ты хочешь сказать — к важной информации.
— С чего бы это? — спрашивает Луиза раздраженно.
— Не хотела ли ты спросить «почему»? — Не могу отказать себе в удовольствии немного побыть занудой.
— Нет, я имела в виду, с чего это она важная…
— Да нет же, нет! Ты хотела сказать: «Почему так важно знать, что за книгу он покупал?»
— По-моему, мы оба понимаем, в чем дело, — резко бросает она.
С минуту мы молчим, потом Луиза шепотом произносит:
— У, надо же, наша первая ссора.
Я улыбаюсь в ответ. Она продолжает:
— Мы цепляемся друг к дружке совсем как в прежние времена, помнишь?
Я по-прежнему молчу.
— Только не говори, что ты не помнишь. — Луиза настойчива: ей захотелось втянуть меня в маленькую игру, в легкий флирт.
— Это моя вина. Я первый начал к тебе цепляться.
— А мне нравилось. Кто занудствует, тот здорово заводит.
Да, теперь запахло опасностью. Наши отношения по преимуществу состояли из ссор, то есть тогда, когда мы не занимались сексом, где слова особо и не нужны.
— А ты крепко держишь рот на замке, — говорит она с улыбкой.
Я продолжаю в том же духе.
— Ты все еще сердишься?
Наверное, вести этот разговор будет легче, если я скажу что-нибудь, а не предоставлю ей возможность и дальше меня допрашивать.
— Если ты не против… мне не хочется говорить об этом.
Луиза обескуражена, но быстро берет себя в руки:
— Ты прав. Десять лет прошло. Я замужем.
— Да, замужем, — вымученно улыбаюсь я. — А ты?
— Что — я?
— У тебя есть кто-нибудь?
— Была. Довольно долго. С год назад все кончилось.
— И с тех пор никого?
— По сути, нет.
— В Неаполе много хорошеньких женщин. Превосходные самочки. Сама любуюсь. Бедра, зады да груди. Отличная оливковая кожа. И красавицы, такие красавицы…
— Ты бы посмотрела на тех, что были сегодня в суде, — говорю я, желая увести разговор подальше от описания неаполитанок: это меня повергает в угнетенное состояние, равно как и ее речи, призванные воскресить воспоминания о нашей близости десятилетней давности. Безобидное на первый взгляд восхищение прелестями местных жительниц в устах Луизы грозит развитием эротической авантюры. Понять не могу, как это ей удается. Она не сделала ни одного двусмысленного намека, ни жеста, не говоря уже о таких откровенно завлекающих, как облизывание губ, посасывание пальчиков и прочее. Нет, ничего подобного. Просто от Луизы исходит нечто, позволяющее проникнуть в ее буйные эротические фантазии, в то время как она рассуждает на отвлеченные темы, красочно описывая неаполитанских женщин, в своем воображении Луиза сама предается похоти. С Алессандро, со мной, с одной из этих женщин, со всеми. Наливаю вина и залпом опрокидываю свой бокал.
— Надо встряхнуться, что-то я не в своей тарелке, — говорю я.
Луиза роется в сумке в поисках сигарет.
— Да, это иногда случается, — соглашается она.
После обеда Луиза ведет меня по заповедным местам Неаполя. Сначала к церкви Сан-Грегорио-Армено в монастыре бенедиктинцев. Возле входа вдоль стен стоят маленькие глиняные фигурки. Не успеваю я расспросить Луизу про это диковинное явление, как тут же забываю о нем, очарованный внутренним убранством церкви. Какое-то византийское великолепие, даже воздух кажется позолоченным от солнечных лучей, отраженных от потолка. Мы не одни: нас окружают туристы, длинной цепочкой заходит экскурсия местных школьников. Не так это место и недоступно, замечаю я Луизе. Я не должен сомневаться в ней, отвечает она и, схватив меня за руку, выводит из церкви и тащит за угол к большим железным воротам. Звонит в колокольчик. На боковом крыльце церкви появляется женщина. Это не монахиня. Больше похожа на домохозяйку. Она спускается по ступенькам, размахивая руками с причитаниями: «Madonna mia, mamma mia», — оттесняя нас, будто нечистый дух. Луиза стоит на месте, по-прежнему держа меня за руку. Подойдя к воротам, женщина презрительно оглядывает нас с головы до ног, всем своим видом осуждая наше безрассудство. Луиза что-то говорит, и тут же меж ними разгорается спор. Спор, в котором сквозит неприязнь, негодование и даже ярость, словно бабы мужика не поделили. Луиза пускает в ход полный набор неаполитанских характерных жестов, подкрепляя свои доводы. Делаю робкую попытку убраться подобру-поздорову, но Луиза не отпускает. Наконец женщина вскидывает руки к небу. Луиза улыбается. Женщина уходит и отпирает ворота.
— И так каждый раз. Здесь должен быть свободный доступ для публики, но ворота всегда заперты. Я ее просто измором беру. — Луиза тащит меня за руку. Поднявшись по ступенькам, мы через арку попадаем в прекрасный монастырский сад и садимся на каменную скамейку в тени апельсинового дерева. В центре сада бьет фонтан, окруженный скульптурами морских коньков. За фонтаном виднеются два изваяния: Иисус и самаритянка, сообщает мне Луиза. С того места, где мы сидим, кажется, будто изящные статуи бродят среди апельсиновых деревьев. Луиза пересчитывает сигареты в пачке и закуривает. Я блаженно вытягиваю ноги. Воздух вокруг нас напоен чудесной прохладой, шум города остался где-то далеко-далеко. Мы попали в городской оазис, благоухающий цитрусовыми, укрытый ветвями, защищенный от хаоса высокими древними стенами. Я едва не засыпаю, но Луиза толкнула меня локтем в бок: пора уходить.
Мы возвращаемся к глиняным фигуркам, и Луиза объясняет мне их назначение. По традиции в Неаполе на Рождество в домах с помощью этих крошечных фигурок устраивают сценки рождения младенца. Фигурки зовутся presepe, и чтобы купить их, люди съезжаются сюда со всей Италии. Ближе к Рождеству на этой улице не протолкнуться, полиции приходится даже ограничивать движение по кварталу. Обращаю внимание, что не все фигурки относятся к библейским сюжетам. Есть изображения каких-то мужчин в вечерних костюмах. Современные узнаваемые персонажи. Луиза говорит, что время от времени чей-то образ поражает воображение нации и находит свое воплощение в крохотной модели.
— А в сценах рождения младенца они присутствуют? — спрашиваю я.
— Не знаю: у нас это не заведено, — печально признается Луиза. Потом добавляет: — Хорошо еще, если мне вообще удается уговорить Алесса отметить Рождество.
— Он человек стойких убеждений.
— Обычно он поддается.
— Но тогда выходит, что у него нет принципов?
— Он любит меня, вот и все…
Вообще-то я этот разговор затеял в шутку, но Луизе, похоже, захотелось окончательно уяснить, чтобы я понял, насколько сильна любовь Алессандро.
