— Алесс? — зовет она тихонько.
Алессандро проходит мимо меня в спальню и закрывает дверь. Я будто к полу примерз, голова все еще кружится. Говорят они по-итальянски и вроде бы довольно мирно. Луиза смеется. Плетусь обратно к себе в комнату, закрываю жалюзи и снова укладываюсь в постель. Так ужасно попасться! Хотя ситуация вполне невинная в сравнении со вчерашней. Подступает тошнота. Закрываю глаза. Непременно дождусь, пока меня позовут. Ждать приходится недолго. Стук в дверь, входит Алессандро.
— Джим, кофе выпить не хотите? У Луизы немного… — Он закатывает глаза и крутит головой. — Я приготовлю. Спускайтесь. — Он осторожно прикрывает дверь, очевидно, довольный тем, что мое состояние ничуть не лучше, чем у его жены.
Скоренько принимаю душ и иду вниз: избегая Алессандро, я могу навлечь подозрения. С другой стороны, что подозрительного может быть в таких обстоятельствах? Алессандро бог весть сколько лет уже опытный судья. Пытаться разгадать его мысли, наверное, будет ошибкой. Чтобы ни произошло вчера, это уже позади, и я должен обо всем забыть. Веди себя, будто ничего не произошло. Ходили купаться, обедали, на семейное торжество случайно попали. Господи! Интересно, она ему рассказала? Алессандро должен спросить меня, что мы делали вчера вечером. А если наши «показания» не совпадут? Алессандро сидит за кухонным столом, сжимая в ручищах крохотную чашечку черного кофе. На столе чашка с капуччино — для меня. Сажусь напротив. Меня вот-вот вырвет. Пот прошибает. Сердце колотится.
— Вот черт, — говорю я. — Слишком много граппы.
Алессандро смеется:
— Вы отправились танцевать в «Карбоне». Луиза мне рассказала.
Слава Богу!
— Ага, наверное, так и есть. Вечеринка.
— Да, Луиза рассказала. Придется принести извинения. — Он улыбается, но, думаю, только из вежливости.
— Плохо помню, что там творилось.
— Вашей вины в том нет.
— По-моему, Луизе просто захотелось потанцевать.
— Есть дискотеки.
— Кто были эти люди?
Алессандро ставит чашечку на стол и отвечает мне молитвенным жестом. Кто они — не важно, я так понимаю. Для меня, во всяком случае.
Допиваю кофе и, извинившись, ухожу. Нет сил, как хочется в туалет. Взлетаю наверх через три ступеньки мимо спускающейся Луизы. Времени останавливаться, обсуждать, договариваться нет. Уже находясь в туалетной комнате, слышу громкие голоса. Луиза дерзит. Голос Алессандро звучит строго и огорченно. Он хочет, чтобы Луиза признала вчерашнее глупым и необдуманным поступком. Только и всего. После этого история может быть предана забвению. Первое, что приходит мне в голову: умная уловка. Вызывающая дерзость — не та реакция, которой можно ожидать от неверной жены. Хотя… так ли это? Мой профессиональный опыт мало что может подсказать. Теперь я понимаю, отчего столь соблазнительна позиция отрицания: искусственное неведение помогает верить, что мы будем вести себя нормально, так, словно никакой измены вовсе и не было.
Пошатываясь, спускаюсь вниз и выхожу в сад. Алессандро читает газету, Луиза — в пижаме и прозрачном халатике, сидит, глядя прямо перед собой, держа на коленях высокий стакан с водой. Она поднимает глаза на меня, улыбается ласково и слабо:
— Доброе утро, Джим.
— Доброе утро, Луиза.
Алессандро сворачивает газету.
— Как ваша поездка? — спрашиваю я, усаживаясь.
— Хорошо. Все останется по-прежнему. В очередной раз убедился, почему мне так ненавистен Рим. Они там даже не животные, они люди без сердца. Это хуже.
— В британской политике драматизма куда меньше.
— Вот завтра нас ждет большая драма. Окончательные вердикты… адвокаты подведут итог.
— Как по-вашему, это пройдет?
— Для меня — очень скучно. Я даже заметки делаю на английском, чтобы не уснуть. — Алессандро изображает, как пишет и клюет носом.
— А потом что?
— Мы примем решение.
— Кто это «мы»?
— Я, мой помощник и заседатели.
— Жюри присяжных?
— Это одно и то же.
— Так когда же можно ожидать приговор?
— Это должно произойти во вторник.
— Быстро, однако!
— Если захотите присутствовать, могу устроить так, чтобы вы сидели с журналистами.
Приглашение как приглашение, вполне невинное на первый взгляд, только теперь я в деталях разбираюсь получше.
— Спасибо, но — нет.
— Думаю, все пройдет очень интересно. Вы будете в безопасности. Я это устрою.
Неделю назад я бы согласился, но только не сейчас.
— В самом деле, Алессандро, благодарю вас, но я не хочу идти.
По выражению его лица трудно понять, что он думает: уставился на меня, взглядом буравит. Прежде всего я испугался, что оскорбляю его как хозяина дома, но потом решаю, что он просто не привык к такому откровенному отказу, неповиновению. Вопреки тому, что случилось на прошлой неделе, я вовсе не расположен, чтобы мной хоть как-то помыкали. Интересно, сказались ли тут наши вчерашние игры с его женой? Смог бы я ему отказать до того, как это произошло? И примет ли он случившееся как должное? Вид у него озадаченный: чувствует в моих словах нечто большее, чем просто отказ от его предложения. Заминка становится слишком очевидной.
Луиза смотрит на нас.
— Алесс, это же не так интересно, если не понимаешь по-итальянски, а потом, вспомни, в какую беду Джим уже попал…
— Как только вы будете готовы, мы отправляемся в Равелло, — говорит Алессандро, не удостаивая вниманием жену, после чего встает и уходит в дом.
Я перехожу на шепот:
— Все в порядке?
— Он устал. Очень сердит из-за того, куда мы попали вчера вечером.
— Что в этом дурного?
— Оказалось, это семья, которой он недавно помог. Они владеют участком земли, который хотела заполучить каморра.
— И ты воспользовалась этим, чтобы нас приняли там как своих?
— Нет, конечно.
— И все же не могу понять, с чего он бесится.
— Я тоже не понимаю. Это страна одолжений.
— Одолжения опасны. Не смотрела «Крестного отца»?
— Теперь ты дурака валяешь. Ладно, нам лучше собираться в поездку.
Луиза ведет меня в дом. Когда мы проходим мимо библиотеки, Алессандро поднимает голову. Ни намека на улыбку, просто смотрит, как мы вместе поднимаемся по лестнице.
Равелло буйно прекрасен, как Капри, только еще пышнее. Аристократический рай. Мы идем по улицам, где бродил Вагнер, сочиняя оперу «Парсифаль», и я диву даюсь, как в таком ярком и гостеприимном месте могла родиться столь мрачная музыка. Луиза скучает и все время жалуется на головную боль. После долгого и неловкого молчания мы с Алессандро обсуждаем достоинства итальянской оперы перед немецкой. Он отдает предпочтение немецкой: опера Бетховена «Фиделио» — его любимая, что неудивительно. Верди, впрочем, у него в крови.
