Она была слишком близко. Он видел каждую слезинку на ее ресницах…
Получасом позже вернувшись в гостиную, он застал там Рона и Гермиону на лучших местах перед камином; почти все уже разошлись по спальням. Гермиона писала длиннющее письмо; исписана была половина свитка, конец которого свешивался со стола. Рон валялся на коврике и домучивал сочинение по трансфигурации.
— Ты чего там застрял? — спросил он, когда Гарри уселся в кресло рядом с Гермионой.
Гарри не ответил. Он был в шоке. Половина его жаждала поведать друзьям о том, что с ним произошло, другая половина желала унести эту тайну в могилу.
— Ты нездоров? — спросила Гермиона, глядя на него поверх своего пера.
Гарри неопределенно пожал плечами. По правде, он сам не понимал, здоров он или нет.
— В чем дело? — сказал Рон и приподнялся на локте, чтобы лучше его видеть. — Что случилось?
Гарри не знал, как к этому подступиться, да и не был уверен, что хочет рассказать. И как раз когда решил ничего не говорить, Гермиона сама взялась за дело.
— Это Чжоу? — деловито спросила она. — Она зацепила тебя после урока?
Ошеломленный Гарри кивнул. Рон засмеялся было и сразу осекся под взглядом Гермионы.
— Так… э-э… что ей надо? — спросил он с напускным равнодушием.
— Она… — вдруг осипнув, начал Гарри, потом откашлялся и начал снова. — Она…
— Целовались? — все так же деловито спросила Гермиона.
Рон сел так порывисто, что чернильница покатилась по коврику. Не обратив на нее внимания, он алчно вперился в Гарри.
— Ну?
Гарри перевел взгляд с его насмешливо-любопытного лица на сосредоточенную Гермиону и кивнул.
— ХА!
Рон ликующе вскинул кулак и разразился громовым хохотом, заставившим вздрогнуть двух робких второкурсников у окна. Глядя, как Рон катается по ковру, Гарри невольно расплылся в улыбке.
— Ну? — выговорил наконец Рон. — Как это было?
Гарри немного задумался и честно ответил:
— Сыро.
Рон отреагировал непонятным звуком, который мог означать и торжество, и отвращение.
— Потому что она плакала, — серьезно объяснил Гарри.
— Ну? — Улыбка Рона притухла. — Так плохо целуешься?
— Не знаю. — Гарри эта мысль не приходила в голову, и он несколько встревожился. — Может быть.
— Да нет, конечно, — рассеянно сказала Гермиона, не отрываясь от письма.
— А ты-то почем знаешь? — с некоторой настороженностью спросил Рон.
— Потому что Чжоу теперь все время плачет, — рассеянно сказала Гермиона, — и за едой, и в туалете, повсюду.
— Надо думать, поцелуи ее немного развеселят, — ухмыльнулся Рон.
— Рон, — назидательно сказала Гермиона, погрузив перо в чернильницу. — Ты самое бесчувственное животное, с каким я имела несчастье познакомиться.
— Это что же такое? — вознегодовал Рон. — Кем надо быть, чтобы плакать, когда тебя целуют?
— Да, — сказал Гарри с легким отчаянием в голосе, — почему так?
Гермиона посмотрела на друзей чуть ли не с жалостью.
— Вам непонятно, что сейчас переживает Чжоу?
— Нет, — ответили они хором. Гермиона вздохнула и отложила перо.
— Ну, очевидно, что она глубоко опечалена смертью Седрика. Кроме того, я думаю, она растеряна, потому что ей нравился Седрик, а теперь нравится Гарри, и она не может решить, кто ей нравится больше. Кроме того, она испытывает чувство вины — ей кажется, что, целуясь с Гарри, она оскорбляет память о Седрике, и ее беспокоит, что будут говорить о ней, если она начнет встречаться с Гарри. Вдобавок она, вероятно, не может разобраться в своих чувствах к Гарри: ведь это он был с Седриком, когда Седрик погиб. Так что все это очень запутанно и болезненно. Да, и она боится, что ее выведут из когтевранской команды по квиддичу, потому что стала плохо летать.
Речь была встречена ошеломленным молчанием. Затем Рон сказал:
— Один человек не может столько всего чувствовать сразу — он разорвется.
— Если у тебя эмоциональный диапазон, как у чайной ложки, это не значит, что у нас такой же, — сварливо произнесла Гермиона и взялась за перо.
— Она сама начала, — сказал Гарри. — Я бы не… вроде подошла ко мне, а потом смотрю, чуть ли не всего слезами залила… Я не знал, что делать.
— Не вини себя, сынок, — сказал Рон, видимо вообразив эту тревожную картину.
Гермиона оторвалась от письма:
— Ты должен был отнестись к ней чутко. Надеюсь, так и было?
— Ну, — Гарри ощутил неприятный прилив жара к лицу, — я вроде… похлопал ее по спине.
Еще бы чуть-чуть, и Гермиона, кажется, возвела бы глаза к небу.
— Могло быть и хуже, — сказала она. — Ты намерен с ней встречаться?
— Придется, наверное. У нас же собрания ОД, правда?
— Ты знаешь, о чем я, — в сердцах сказала Гермиона. Гарри ничего не ответил. Слова Гермионы раскрыли перед ним пугающую перспективу. Он пытался вообразить, как идет куда-то с Чжоу — например, в Хогсмид — и проводит наедине с ней многие часы. Конечно, она ожидает от него приглашения после того, что сегодня произошло… От этой мысли внутри у него что-то болезненно сжалось.
— Ну что ж, — сухо сказала Гермиона, с головой уйдя в свое письмо, — у тебя будет масса возможностей пригласить ее.
— А если он не хочет ее приглашать? — сказал Рон, наблюдавший за Гарри с несвойственной ему пристальностью.
— Не говори глупостей. Она давным-давно ему нравится.
Гарри промолчал. Да, Чжоу давным-давно ему нравилась, но, когда он представлял себя с ней вдвоем, Чжоу в этой сцене была радостной, а не той Чжоу, которая проливала слезы у него на плече.
— А кому ты вообще пишешь этот роман? — спросил Рон у Гермионы, пытаясь прочесть ту часть пергамента, которая свесилась уже на пол.
Гермиона отдернула ее.
— Виктору.
— Краму?
— А сколько еще у нас Викторов?
Рон ничего не сказал, но вид у него был недовольный. Двадцать минут они провели в молчании: Рон дописывал сочинение по трансфигурации, то и дело раздраженно крякая и зачеркивая фразы; Гермиона неутомимо писала письмо и, исписав пергамент до конца, свернула его и запечатала; Гарри смотрел в огонь и мечтал о том, чтобы там появилась голова Сириуса и дала ему какой-нибудь совет насчет девушек. Но пламя только потрескивало и оседало, покуда красные угли не обратились в золу, и тогда, оглянувшись, Гарри увидел, что они опять остались последними в гостиной.
— Ну, спокойной ночи. — Гермиона широко зевнула и ушла по лестнице в девичью спальню.
