– Жаль, что подобные тебе люди встречаются редко, – сокрушенно посетовал Дмитрий.
– Очень редко, – без лишней скромности согласился я. – Corvo quoque rarior albo
[64]
.
– Не подскажешь, где бы мне сыскать пяток-другой таких же, кто готов на смерть ради своего господина? – с улыбкой, давая понять, что шутит, осведомился Дмитрий.
Вот только улыбка у него была какая-то вымученная.
– А вот тут ты не прав, – поправил я. – У меня нет господина. Федор же – мой друг, которого я обязался защищать. А насчет пятка-другого… Ego nihil timeo, quia nihil habeо
[65]
. Постарайся отыскать себе таких же неимущих, вот и все.
Дмитрий ответил очередной кривой ухмылкой.
Ну да, совет нереальный. Такую роскошь теперь может позволить себе Федор, но не государь всея Руси Дмитрий Первый.
Это только в песенке короли могут все, а на деле они не могут очень и очень многого, и порой самые элементарные вещи для них – непозволительная роскошь.
– И вновь ты не прав, – заметил я ему. – Один неимущий, притом достаточно умный и всегда готовый дать тебе мудрый совет, у тебя имеется.
– И кто же он? Басманов?
– Относительно бедности – навряд ли, поскольку еще при Борисе Федоровиче он был щедро осыпан наградами. Правда, что касается ума, то тут все в порядке, – сдержанно ответил я.
Нельзя мне хорошо отзываться о боярине. Мои комплименты могут сослужить ему дурную службу, потому пришлось избрать нейтральный тон и следовать ему до конца, уклончиво заключив:
– Но я его не знаю, так что не стану говорить ни хорошего, ни плохого – тебе решать, верить ему до конца или нет. Имел же я в виду себя.
– Кого?! – вытаращил на меня глаза Дмитрий.
– А чему ты удивляешься? Я же не собираюсь действовать тебе во вред.
– Не собираешься?! – возмутился он. – А как звать-величать то, что ты тут сейчас передо мной вывалил?!
– Перед тобой, – подчеркнул я. – Теперь ты, но только ты один, знаешь то, что известно мне, вот и все. К тому же ты упустил главное, а оно заключается в цели, то есть для чего я все это тебе сообщил.
– Известно для чего – чтоб сохранить жизнь своему ученичку, – презрительно выплюнул он последнее слово.
– Не только, – возразил я. – Его жизнь, по сути, это нечто второстепенное. В первую же очередь я озаботился о тебе.
– О ком?!
Вместо ответа я поманил его в глубь помещения – хорошо, что он в порыве буйства сюда не добрался.
Дмитрий нехотя пошел следом, встав возле одного из пустых бочонков, на крышке которого были установлены весы.
– Гляди, государь, – указал я на них. – Весы как государство, а ты посредине и должен контролировать, чтобы чаши были в равновесии – только тогда страна останется пребывать в спокойствии. Вот на одной чаше народ. – И щедро, с верхом, сыпанул зерна. – Он, конечно, за тебя. Но власть и сила не у него, а у бояр. И если они где-то в чем-то заупрямятся или просто решат тебя сместить, то… – И положил на другую увесистый кусок железа, которое своей солидной тяжестью тут же опустило чашу вниз. – Вот тут-то и пригодится тебе Федор Годунов. – Я аккуратно опустил на зерно значительно меньший кусок металла.
Чаша медленно и неторопливо пошла вниз, но не уравновесилась. Странно. Утром было абсолютно ровно, а тут…
Но не растерялся, тут же сообразив, как это обыграть.
– Видишь, даже при наличии живого царевича бояре все равно тяжелее, но теперь они перетягивают не столь сильно. Достаточно немногого, чтоб уравновесить чаши.
– И что же это за немногое?
Я скромно потупился, но тут же торопливо добавил, а то роли самого Дмитрия не видно:
– Разумеется, меня слишком мало, но есть еще ты сам, твой ум и твои указы, государь. Вот почему и говорю: тебе и только тебе нужен в наместниках Федор, ибо он станет твоим противовесом в борьбе с боярами, которая непременно приключится, стоит тебе прийти к власти.
– Да почему?! – возмутился Дмитрий. – Карать и казнить я никого не помышляю. Вона, при брате моем, царе Федоре Иоанновиче, молчали они, так почто ныне учнут противиться?
– Ты хочешь услышать от меня правду? Всю правду? – уточнил я и после утвердительного кивка царевича напомнил: – Только не забудь, что горечи в ней в избытке, так что не кривись, а слушай внимательно. Помнится, я тебя предупреждал, что в гражданских войнах все является несчастьем, даже победа. Если ты станешь победителем, тебе придется многое уступить тем, с чьей помощью победил.
– Ежели я не восхочу… – начал было Дмитрий, надменно вскинув голову, но я бесцеремонно оборвал его:
– То все равно уступишь, даже вопреки своему желанию. Или ты и впрямь считаешь, будто весь твой сенат, который поет тебе каждый день хвалу, делает это от восхищения тобой и твоим умом? Увы. Поначалу у них не было иного выхода – либо присягать тебе, либо помирать, так что они стали твоими союзниками поневоле. Да и сейчас они ж как кошки – не ласкают тебя, государь, а попросту ластятся, чтоб получить желаемое. А желаемое – это с твоей помощью вскарабкаться туда, куда при Годуновых им попросту не залезть.
– Удоволю, и всего делов, – хмыкнул Дмитрий.
– А как быть с другими, начальными боярами – Шуйскими, Мстиславскими, Шереметевыми, Голицыными и прочими? Я ведь убавил их количество совсем ненамного, всего на двух человечков, а остальные живы, и, как только ты войдешь в столицу, они сразу обступят тебя со всех сторон и будут протягивать свои загребущие лапы. Как ты удоволишь этих… нищих?
– Кого? – удивился Дмитрий, очевидно решив, что ослышался.
– Нищих, – повторил я, – ибо in divitiis inopes, quod genus egestatis gravissimum est
[66]
.
– Нешто в казне мало добра? – усмехнулся он.
Господи, какие они идиоты – аж восторг берет! Воистину глупость, как и жадность, границ не имеет.
Но вслух я лишь напомнил:
– Казна не бездонна, да и бояре – не народ. Куда легче помочь голодному, чем объевшемуся. В некой стране, где я долго проживал, их называли олигархами, но суть, в отличие от названия, у них одна – торопливо и жадно жрать в три горла все, что только возможно. И плевать им на все остальное.
– Ну наедятся же они когда-нибудь, – неуверенно протянул Дмитрий.
– Никогда! – отчеканил я и насмешливо процитировал:
Иной наворовался вроде всласть —
Уж некуда украденное класть!..
Уж обожрался. Уж глотать не может,
