Самоуверенность меня чуть не подвела.
Глава 30
«Божий суд» и спор из-за коленок
Увы, но вышедший против меня Готард – здоровенный белокурый детина, которого, судя по габаритам, откармливала чуть ли не вся Речь Посполитая, оказался каким-то бесчувственным к боли, практически не реагируя на мои удары.
Зато его длиннющие руки уже пару раз чувствительно угодили мне в плечо, а затем я, парировав его размашистую правую и невольно охнув от боли – отбивал-то левой, которая у меня здорово повреждена, – пропустил удар в голову. Он получился скользящим, в самый последний момент я ушел, но в правом ухе все равно зазвенело.
Применять приемы не хотелось. Пусть и объявлено, что бой без правил, но все равно был уверен, что стоит мне прибегнуть к подсечкам или броскам, и потом поляки непременно станут канючить о нечестности и так далее.
Единственное, что я себе позволил, так это вызвать сапожника и втолковать ему, что от него нужно, после чего он сделал мне дополнительную подошву, всю в дырах – получилась как бы рифленая – и наклеил на основную.
Но надежда на то, что мой противник поскользнется на траве, оказалась тщетной. Во-первых, он был чертовски устойчив, а во-вторых, отсутствовала сама трава, давным-давно вытоптанная на месте одного из многочисленных московских рынков уймой сапог и лаптей.
Пришлось прибегнуть к тактике выматывания.
Правда, я и тут не добился особого успеха – Готард без остановки махал руками, при этом продолжая дышать достаточно ровно. И что мне делать с этим верзилой, который габаритами весьма схож с бывшим калифорнийским губернатором, разве что мышцы не так рельефны из-за большего количества жирка?
К тому же я постеснялся и перед началом боя не снял с себя помимо кафтана еще и нижнюю рубаху. Постыдился демонстрировать свои повязки, чтоб не подумали о том, будто я таким образом пытаюсь давить на жалость.
Теперь приходилось расхлебывать – Готард то и дело норовил ухватить меня за рубаху. Очень уж ему хотелось нежно приобнять меня, а там и к гадалке не ходи – хана ребрам.
Плотно облепивший две стороны нашего огороженного веревками ринга московский народ продолжал бурно болеть за меня, поскольку слух о том, что князь Федор Константиныч, присланный царевичем, дерется за всю Русь, сразу после согласия на «божий суд», данного Дмитрием, облетел всю столицу.
Ну да, бродячий спецназ поработал на славу – про рекламу престолоблюстителя, раз уж так складывается, забывать ни к чему.
Кстати, накануне вечером ко мне в гости на подворье приперся даже мясник Микола, попросив Багульника провести его к князю. Дескать, есть у него до меня тайный и очень важный разговор.
Оказавшись в моем кабинете, Микола, заговорщически подмигнув, извлек из своей корзины подарок – здоровенную черную… гадюку.
Я опасливо уставился на нее – змей боюсь с детства, – но мясник тут же мне все растолковал.
Оказывается, есть в народе такое поверье. Как пояснил Микола, мне надо ее убить и вынуть язык, сунув в какую-то тафту, причем непременно зеленого или черного цвета, а эту тафту положить в левый сапог, обув его на том же месте, а затем, дойдя до ворот, закопать змею под ними.
А завтра в тот же сапог положить три зубчика чеснока, да под правую пазуху привязать себе утиральник, взяв его с собой, когда пойду биться на поле.
– Можно было б с ветлы али березы взять зеленый кустец, – заметил он, пояснив: – Ну, по-нашему, вихорево гнездо. Его ежели в сапог сунуть – оно тоже славно.
– Что-то больно много ты мне собрался в него напихать, – со вздохом заметил я, решив перевести все в шутку. – Не влезет оно.
– А вихорево гнездо надобно в правый сапог, – принялся втолковывать он мне. – Да и что о нем речь вести, коль я его не сыскал.
Отбояриться удалось с трудом, поскольку на мои заявления, что я князь, а потому мне нельзя прибегать к таким нечестным ухищрениям, мясник не реагировал, простодушно считая, что в жульничестве в отношении иноземца нет ничего предосудительного, а напротив – достоинство. Он так и заметил мне:
– Он же латин.
Пришлось прибегнуть к резервному аргументу. Мол, суд-то «божий», а значит, господь и без того увидит, кто из нас прав. Или бородач не верит, что всевышний придет мне на выручку, если что?
От моего сурового взгляда Микола смешался, невнятно забормотав, что бог-то бог, да и сам не будь плох, и вообще, он куда лучше бережет береженого, то есть такого, который и сам о себе проявляет заботу.
– Я и без всяких змеючих языков управлюсь, – строго заметил я, – ибо бью только два раза – первый по голове, а второй по крышке гроба. – И напомнил про Липского.
Лишь тогда он сконфузился – получается, что принес ножичек человеку, который и без него вооружен длиннющей саблей, – и с сокрушенным вздохом тут же ловко свернул голову извивающейся гадюке, небрежно запихав ее обратно в корзину.
Сейчас мясник стоял в первых рядах и, думается, изрядно сомневался в истинности сказанного мною накануне – ударов-то я нанес много, а толку…
Да и перед своими гвардейцами становилось неудобно.
Вон они, тоже в первых рядах. Пришли посмотреть на своего воеводу и Багульник, и Дубец, и четверка тех, кого не было с нами на Никольской. Собрались и все бродячие спецназовцы, включая бригады Лохмотыша, Афоньки Наяна, стоящего чуть поодаль Семки Обетника, Вихлюя и Лисогона.
А помимо них приплелись, бережно поддерживаемые товарищами, и Зольник с Курносом и Кочетком. Единственный, кто не смог прийти, Зимник, хотя и он порывался встать с постели, но уж тут я был неумолим.
И что мне теперь – осрамиться на глазах собственных гвардейцев?! Ну уж дудки.
А тут как раз Готард, переоценив свои силы, сам ринулся в решительную атаку. Не иначе как углядел, зараза, что к этому времени раны на моих руках вскрылись – боль чувствовалась все сильнее, и намокли не только повязки – красные пятна показались и на рубахе.
Болельщики-поляки, столпившиеся на третьей стороне нашего ристалища, одобрительно взревели, поддерживая своего земляка.
Мой беглый взгляд в сторону своих ратников хоть и прибавил сил, но в то же время оказал и дурную услугу. Подбадриваемый криками шляхтич столь стремительно кинулся вперед, что я не успел оглянуться, как он все-таки ухитрился уцепиться за рубаху и рывком подтянул меня к себе, мгновенно наложив на меня и свою вторую лапу.
Теперь уже мне не оставалось ничего иного, как прибегнуть к одному из приемов, и самым лучшим в такой ситуации была «мельница». Рискованно, правда. Может не хватить сил для придания противнику нужного ускорения, но тут уж деваться было некуда – пан или пропал.
Для надежности я вначале попытался оттолкнуть его от себя, дабы он еще больше уперся и навалился на меня, что Готард, зарычав по-медвежьи, тут же и сделал. После этого я, подпрыгнув, уперся в него коленом и резко, что есть мочи рванул поляка на себя, подаваясь назад.
