Посетовав на то, что ничего стоящего нет, и попрекнув дьяков, он хотел было вернуться к себе в палаты, но тут Меньшой-Булгаков, невзирая на предостережение Басманова, стоящего за спиной Дмитрия и показывающего дьяку увесистый кулак, пал государю в ноги и раскололся до донышка...
Не подумал я, когда давал команду выпустить хранителя казны сразу после нашего с царевичем отъезда. Надо было распорядиться, чтоб через недельку.
К тому же этот паразит не сошел с ума – у него и впрямь был просто нервный припадок от такого бесцеремонного расхищения ценностей, вверенных ему для сбережения. Поэтому уже на второй день он, едва придя в себя, принялся строчить список «украденного» князем Мак-Альпином, благо было на чем.
Ведь я по своей душевной доброте приказал, чтобы ему ни в чем не отказывали, так что бумагой, свечами и чернилами палачи его снабдили – пиши не хочу. Вот он и катал, причем в нескольких экземплярах, один из которых в подтверждение своих слов тут же вручил царю.
Дмитрий бушевал здорово.
Жадным он не был – тут я его просчитал правильно, но его снедала злость за то, что как ни крути, а его опять надули и в очередной раз усадили в лужу, причем с головой, и макнул его туда вновь не кто иной, как князь Мак-Альпин.
Однако нет худа без добра. Зато у него появился благовидный предлог переговорить с царевной.
Например, о загадочных ожерельях, которые Федор возжелал изготовить и подарить своей сестрице, да еще и своей невесте, причем, как теперь выяснилось, за его счет.
Получалось, щедростью не удивить, но зато можно напугать. Мол, братец ее, запустивший лапу в царскую сокровищницу, повинен смерти, ибо это даже не татьба, а куда хуже, но он, царь, отходчив, так что может и простить его, если...
Вдобавок я не учел, да и не мог учесть еще один фактор – «мамочку» государя, которая тоже находилась в Вознесенском монастыре и к которой Дмитрий бегал чуть ли не каждый день якобы посоветоваться.
Правда, у инокини Марфы и Марии Григорьевны с Ксенией Борисовной кельи были в домах, располагавшихся чуть ли не в противоположных углах – я постарался, но семь верст не крюк не только для бешеной собаки, но и...
Словом, ехидная дамочка заглянула все-таки в гости – уж очень ей было приятно поглядеть на ту, которая некогда чуть не выжгла ей глаза, и утереть ей нос, напомнив о былом, а заодно похвалиться настоящим.
О чем они вели речь – не знаю, но то, что на повышенных тонах, – точно. Стены в Вознесенском монастыре крепкие, толстые, а вот двери... Нет, они тоже прочные, дубовые, но при желании подслушать можно, особенно если Христовым невестам скучно.
К тому же финальную часть и подслушивать было не обязательно, поскольку бывшая царица Нагая через некоторое время вылетела из кельи Марии Григорьевны как ошпаренная, а вдогон ей громкий голос вдовы Годунова еще и припечатал:
– Не видать тебе, старица немытая, моей дочери как своих ушей!
Ну и кто, скажите на милость, мог ожидать, что проболтается родная мать?!
Дальше все пошло по нарастающей, поскольку хоть монахини Никитского монастыря, прислуживавшие «Ксении Борисовне», и не пускали инокиню Марфу в келью к «царевне», стоя насмерть согласно моим инструкциям, зато они никак не могли помешать ей сообщить о странных словах царицы-вдовы пришедшему навестить свою матушку Дмитрию.
В итоге тот к вечеру уже знал практически все, и не только знал, но и успел лично убедиться в произведенной подмене.
Ничего не подозревающему Басманову оставалось лишь хлопать в недоумении глазами и клясться и божиться, что он тут ни при чем, тем более сам наблюдал, как царевна залезла в возок и покатила в монастырь, а на обратном пути в нем никого, кроме Федора и князя Мак-Альпина, не было.
Вот так впервые и всплыла моя фамилия, за которую Дмитрий тотчас уцепился, как учитель за шалуна-мальчишку, успевшего столько напроказить, что достаточно ему оказаться недалеко от места происшествия, как начинают подозревать именно его.
Точно так же и со мной.
Такую пощечину Дмитрий стерпеть не пожелал и заявил Басманову, что если он не отыщет царевну, то...
Заодно дал ему ценный совет – Ксения Борисовна однозначно там, где находится князь Мак-Альпин. Басманов было усомнился, но Дмитрий повторил это, точнее, проорал еще раз... и еще... уже вдогон уходящему Петру Федоровичу.
Ну и прочие бояре подсуетились.
Хоть они и терпеть не могли Басманова, считая его сопливым выскочкой – и четырех десятков на свете не прожил, а уже в государевых любимцах, – но ненависть ко мне была куда сильнее.
Всего за день они совместными усилиями вызнали, что струг с князем двинулся по иному маршруту, нежели остальной караван царевича, а что до Новодевичьего монастыря, то Мак-Альпин вообще туда не заезжал, не говоря уж о том, чтобы оставить в нем монахиню.
Правда, настоятельница Новодевичьего сообщила и о том, что зато была у них где-то в ту пору мать игуменья из Никитского. Вот та и впрямь привезла одну из сестер своей обители, но это они пропустили мимо ушей, тем более что сестра Пелагея явно не походила на Виринею, особенно по возрасту, больше годясь последней в матери.
Правда, Аполлинарию все равно дернули на допрос, но тут Басманов действовал лишь формально, поскольку игуменью на дыбу не вздернуть, да и мало интересовал его вопрос насчет будущей судьбы сестры Виринеи, не говоря уж о неведомой Пелагее, а потому настоятельница отделалась легким испугом.
Зато кучера Волчу этот допрос весьма заинтересовал, и он тем же вечером рванул в Малую Бронную слободу, где полным ходом шло экстренное совещание, учиненное моими бродячими спецназовцами, поскольку сообщение кучера было уже вторым по счету.
А ведь князь Мак-Альпин перед своим отъездом от имени царевича Федора поставил четкую задачу выкрасть сестру Виринею из монастыря и привезти в Кострому. И как ее теперь выполнять?
Поначалу все звучало достаточно просто – вывести ее чуть ли не за руку из обители, а если даже какая-нибудь любопытная и пристанет по дороге, то нахально заявить ей, что это никакая не Ксения Борисовна, а в конце грубо посоветовать ей разуть глаза или умываться почаще.
Что же касается внезапного исчезновения царевны из своей кельи, то там им надлежало оставить письмо, написанное ею собственноручно. В нем она подробно изложила и про выздоровление матушки, и про свободный выбор, и про предчувствие страшной опасности, грозящей брату, от которой она должна его спасти.
А уж как и каким образом она покинула Вознесенский монастырь и саму Москву – плевать. Об этом пусть думают и гадают другие, а их задача куда полегче – всего-навсего довезти Любаву до Костромы.
Но теперь все летело в тартарары, и нужно было придумать нечто такое, чтоб... Словом, ничегошеньки у них не придумывалось, а известие Волчи окончательно их добило.
Сам я успел переговорить с Любавой на случай ее внезапного провала, и какой линии ей держаться – тоже подсказал. Помогли путивльские воспоминания о перчатках, головной боли во время крещения и прочие мефистофельские заморочки.
