Однако выезжать им из Дмитрова следует порознь. Первой – сотня с Емелей. Второй надлежало держаться верстах в пяти позади и ни в коем случае не ближе. Исключение одно – если вдруг заслышат пальбу на дороге. Маршрут движения тот же, но только до Бибирево, а там спешиться, провести разведку и действовать по обстановке.
Немного подумав, я написал, что делать, если мое свидание с ними не состоится, – следовать в старые казармы близ Тонинского села, по пути соблюдая предельную осторожность и не доверяя никому. Даже если их встретят гонцы, якобы посланные мною или государем, не слушать, не верить, но думать – для чего и куда их заманивают.
Впрочем, это уже было излишней предосторожностью. Скорее всего, сотню в пути трогать не будут – ни к чему лишний шум. Просто отследят, куда она направляется, и, убедившись, что они едут строго согласно моим словам в старые казармы, дождутся, когда ратники направятся в баньку. Вот там-то, голеньких и горяченьких, их и попытаются захватить врасплох. Хотя и это не факт – гораздо удобнее подпереть двери и запалить.
Поразмыслив, послал еще троих в казармы под Тонинским – надлежало создать видимость лихорадочной подготовки к встрече, то есть и впрямь к завтрашнему полудню затопить все имеющиеся бани, а сегодня заняться иным, используя мальчишек, которые сейчас там находятся.
Следующим был дворский Багульник. Его я отправил к остаткам своих тайных спецназовцев с приказом собраться ближе к вечеру в моем домике на Малой Бронной. Еще перед Прибалтикой я вернул почти всех ребят из Костромы в Москву, так что была надежда, что определенная информация у них за пару месяцев скопилась. Правда, вызнать о заговоре моим «монахам» и «нищим» весьма затруднительно – не тот круг общения, а потому основные надежды я возлагал на Князя, точнее, на Игнатия Незваныча, как его давно величали в Костроме. Он тоже два последних месяца находился в Москве. Понятно, что и его уровень общения не больно-то высок – боярская челядь, но он, по крайней мере, мог подметить, на каких дворах за последнее время прибавилось боевых холопов и насколько сильно.
Увы, но полученная информация ясности не внесла.
К примеру, известили меня про изрядно увеличившееся за последнюю неделю число вооруженных людишек во дворах у Мстиславского и Воротынского, Голицыных и Шуйских. Казалось бы, можно делать соответствующие выводы, но не тут-то было. Тот же Игнатий сразу сообщил и о том, что никто из упомянутых бояр холопов не таит, поскольку собраны они по повелению государя, назначившего военный смотр на первую неделю Великого поста.
Да, сама обстановка в столице была тревожная – напряжение, можно сказать, висело в воздухе, словно топор, занесенный над чьей-то головой. Но тут тоже было не все ясно.
Понятно, что в первую очередь причина в прибывших с невестой поляках, которые вели себя точно так же нахально и дерзко, как и летом, – августовский урок с полутора десятками покойников так их ничему и не научил. Однако к этому добавлялось и еще. По сообщениям моих тайных спецназовцев, ходили какие-то людишки по торжищам, распуская слухи, что, дескать, государь женился на полячке, которую даже не удосужился вначале перекрестить в истинную веру; что он, встав поутру после ночных утех, не идет в баню, а прямиком, не обмывшись, направляется в церковь, да не один, а с ляхами, которые – неслыханное дело – в своей дерзости заводят туда собак; что он…
– И кто же так говорит? – перебил я Догада, который излагал мне все это.
– Люд московский, – неопределенно ответил он.
– Люд или боярские холопы? – уточнил я.
– Кто их разберет, – пожал плечами Догад.
– Надо было отследить, – попрекнул я его, напомнив: – Или забыл, как я вас учил? Слушай, что говорят, а потом погляди, кто говорит, тогда сразу станет понятно, и с какой целью говорит.
Догад замялся, как-то странно поглядывая на меня.
– Да мы о том памятали, токмо… – нехотя протянул он и умолк, не решаясь продолжить.
– Не пойму я что-то. Если помнили, тогда почему не сделали? – поинтересовался я.
– Мы б сделали, – наконец собрался он с духом, – да помыслили, что ты новиков на наше место прислал.
– Чего?! – вытаращил я на него глаза.
– Так енто вправду не твои людишки были, княже? – недоверчиво переспросил он.
– Да с чего вы такое подумали?! – возмутился я.
– А чего еще нам было думать, когда балаболы оные покойного государя славили, – сердито встрял в разговор Наян. – Вот-де, когда Борис Федорович был, так енто царь так царь. Можно сказать, не государь, а родной отец для всего православного люда. Ну и далее тоже тако. Вот мы и порешили, что ты нам доверять перестал, да…
– Глупости! – выпалил я.
– Да ныне и сами зрим, что глупость, – повинился Наян, попросив: – Не серчай, княже.
– И выслеживать стало опасно, – подал голос Лохмотыш. – Даже моих людишек и то пару раз за последние два дня ограбить пытались, хотя какая уж там у нищих деньга. Отбились, конечно, но в эти дни и впрямь ближе к вечеру на улицах с опаской приходится ходить. И оное тоже в вину государю ставят – почто леготы такие для татей учинил?
Впрочем, на это обстоятельство я вначале не обратил внимания, поскольку к тому времени уже знал, что связано это с широкомасштабной амнистией, которую в связи со своим бракосочетанием объявил Дмитрий. Однако позже Игнатий уточнил, что царской милостью оказались недовольны даже его старые знакомцы из «сурьёзного народца», а если попросту, то воры, которые не приемлют насилие, предпочитая работать чисто, аккуратно и без крови, да и вообще – уж очень это прощение не похоже на предыдущие.
Во-первых, размах. Если при Федоре Иоанновиче и Борисе Федоровиче из острогов и тюрем выпускали где-то пятую часть сидящих там, то сейчас чуть ли не две трети.
Но это еще куда ни шло и можно было бы отнести на счет широты души Дмитрия, который и тут вознамерился переплюнуть своих предшественников, однако было еще и во-вторых – категории выпускаемых. Тут уже на царскую волю не спишешь, поскольку указ государя в этом отношении не более чем декларация – выпустить, и все тут. А вот кого конкретно – это уже работа дьяков из Разбойного приказа.
Так вот, ранее они столь огульно к этому вопросу не подходили, милуя только осужденных за мелкие преступления, но не за те, где была пролита кровь. Сейчас же чуть ли не с точностью до наоборот – в первую очередь свободу получили отъявленные головорезы, и выпустили их из острогов всего за пару-тройку дней до свадьбы Дмитрия.
Кстати, я и сам успел подметить, насколько увеличилась преступность, пока ехал в Сретенскую слободу, куда направился прямиком с Малой Бронной. И людей на улицах мало, не сравнить с летом, а те редкие прохожие, которые нам попадались, заметив меня и пяток ратников, незамедлительно присоединялись к нам, норовя держаться поблизости, дабы защитили, ежели что.
Правда, добраться до слободы не довелось – нагнал Одинец, которого я чуть раньше отправил в свой терем предупредить Багульника и прочих ратников, что, скорее всего, задержусь допоздна и беспокоиться не надо. Оказывается, ко мне прибыли гости, которые сейчас сидят в тереме и терпеливо ждут возвращения хозяина. Один из гостей – думный боярин Петр Федорович Басманов, а второго Одинец не знал, сказав лишь, что какой-то красномордый толстый лях, про которого Багульник почему-то сказал, что он мних, хотя тот был в мирской одеже, да еще назвал его прозвище – Ёжик. Пришлось повернуть коней.
