— И как они это сделают? Организуют вооруженное восстание, как в Польше?
— Безусловно. Несколько таких восстаний, которые мы, конечно, разобьем. Но… потом они могут перейти к совершенно иной тактике. Например, помогая нашим внутренним врагам продвигаться по служебной и должностной лестнице, закидывая их в руководство государством. Вы ведь читали отчет Путятина о том, что в среде военных офицеров, формально присягнувших мне и прошедших курс переподготовки, бродит недовольство. Им не нравятся новые порядки. Хотя открыто они против них не выступают. Тот же Михаил Драгомиров. Он на всех публичных собраниях придерживается моей линии, однако на него поступал уже не один донос, дескать, за глаза и в приватных беседах Михаил Иванович поговаривает о том, что я разваливаю армию.
— Вы верите доносам? — улыбнулся фон Валь. — Насколько мне известно, у Михаила Ивановича безупречная репутация.
— Именно по этой причине он пока остается в обойме офицеров Русской Императорской армии. Я не уверен в нем. И не только в нем. У него самого ума не хватит на полноценный заговор, однако если доносы верны и Драгомиров скрытый враг моих начинаний, то он легко примкнет к заговорщикам.
— Мне кажется, вы сгущаете краски, — слегка покачал головой Виктор Вильгельмович.
— Отнюдь. Наше государство до моего воцарения было долгие столетия весьма неоднородной субстанцией, и два-три года мало что могли изменить. Вы думаете, зачем я вообще рвусь к военным победам? Думаете, я не понимаю, какие это авантюры? Но нужно закрепить в головах людей, что все эти успехи связаны со мной и моими начинаниями. Просвещать и давить. Потому как убери сейчас давление, и все снова начнет разваливаться, как груда трухи. Я ведь стремлюсь к тому, чтобы государство было единым организмом, а не набором относительно независимых формаций. А чтобы склеить несколько досок, им не только клей нужен, но и некоторое время выдержки в сжатом состоянии. Чуть раньше убери пресс, и ничего не получится. Кроме того, люди не привыкли к новым порядкам и считают их чудными. Они ведь переворачивают старые феодальные порядки с ног на голову. Даже Церковь и та притихла и ждет возрождения патриаршества. Да, дорогой Виктор Вильгельмович, церковные иерархи жаждут получить определенную свободу и финансовую самостоятельность.
— Я слышал, что священники весьма нелестно отзывались о вашем новом проекте наградной системы Российской империи.
— Вы о том заявлении этого странного бывшего архиепископа Минского и Бобруйского Михаила, в котором он назвал пятилучевую звезду нечестивым знаком, недостойным православной награды?
— Да. Правда, признаюсь, не в курсе, чем вся эта истории завершилась. Просто не следил, ибо дел было много.
— Ничем хорошим… для архиепископа, — улыбнулся Император. — Он был расстрижен из сана, после чего осужден на пожизненные исправительные работы с полной конфискацией имущества всей его семьи.
— Ого! — искренне удивился фон Валь. — Мне кажется, вы немного переусердствовали. Так серьезно наказывать за политические высказывания…
— Там дело не в политическом высказывании, а в полной некомпетентности крупного иерарха, совершенно не разбирающегося в собственно церковной символике. Но это полбеды. Своей глупостью он подрывал доверие к власти, за что по совокупности и поплатился. Мне архиепископы, слабые головой, не нужны. Ему наказание, остальным урок.
— Странно. А что, пятилучевая звезда действительно православный символ?
— Виктор, вы же член рыцарского ордена Красной звезды!
— Но я до сих пор не знал подробностей. Просто видел, как странно косились некоторые священники на мой значок.
— Пятилучевая звезда — это самый древний символ Вифлеемской звезды, той самой, которая возвестила миру о пришествии мессии. Она пятилучевой изображалась на многих средневековых храмах и позднее. А на Вифлеемской православной церкви в Иерусалиме пятиконечная звезда венчает распятие. Она — один из базовых христианских символов. И в отличие от распятия символизирует не жертву, а духовное обновление. В христианской культуре нет более позитивного символа. И никогда не было. Пятилучевая звезда покоится на личной печати древнеримского императора Константина I. Того самого, который ввел на всей Римской империи христианство как единую государственную религию. Называть такой знак «нечестивым» — уму непостижимо! И не знать такое архиепископу просто непростительно… Если, конечно, он не целенаправленно вредил.
— То есть вы считаете, что нужно повременить с явным противостоянием?
— Конечно. Мы еще слишком слабы и далеки от единства, чтобы сталкиваться в серьезной схватке с такими монстрами, как Великобритания. Конечно, мы ей сможем намять бока, но какой ценой? В войну нужно вступать тогда, когда это выгодно нам, а никак не противнику. Поэтому я не только развернул весь этот театр с покушением и наградами, но и, пользуясь удачно сложившимися обстоятельствами, лично посетил ирландских революционеров.
ГЛАВА 7
Стюарт Парнелл сидел на берегу прудика и думал. Последний месяц буквально перевернул его жизнь с ног на голову.
— Этот русский Император, проезжавший по совершенно неведомой причине через Ирландию, заставил его потерять покой и сон. Один разговор, всего один, а человек уже места себе не находит.
— Что вы говорите? — Офицер Ирландской освободительной армии, присутствующий со Стюартом практически повсеместно, не расслышал слов своего командира.
— Я говорю, Бран, что давно нет вестей от нашего «Большого брата».
— Возможно, сэр.
— Что значит «возможно»?
— Мы едем к старому Гаррету Кондону… — Секретарь замялся.
— И что там? Случится чудо?
— Я слышал, что он вас ждет как раз из-за нашего «Большого брата». Поговаривают, что он прислал вести и кое-что еще.
— Так что же ты молчал? — вспылил Стюарт и вскочил с земли.
Стюарт Парнелл, будучи сыном весьма влиятельного ирландского землевладельца и аристократа, мог совершенно спокойно вести сладкую жизнь в Лондоне. Однако душа жаждала большего, кипящего адреналина, действия, движения. Не будь в Америке дела настолько плохи, сбежал бы туда. Амбиции ирландца горели и не давали ему покоя. Поэтому встреча Парнелла с активистами Ирландской освободительной армии оказалась бальзамом на измученную тошнотворной жизнью сытого и богатого обывателя душу Стюарта. Так случилось, что в GAF
[64]
собрались в основном простые люди, максимум торгового или ремесленного сословия. Аристократов, даже мелких, там не было вовсе, так как им не доверяли, опасаясь предательства. А тут такая удача!
Так уж сложилось, что никаких особенно демократических и республиканских тенденций в Ирландии не имелось. Большая часть народа жила мечтами о древних временах, когда Зеленым островом правили свои собственные короли, а британцы даже в гости не ходили, опасаясь грозного ирландского оружия. Эти же настроения чувствовались и в GAF. Она просто расцвела после прихода Стюарта, фактически ощутила второе дыхание.
