— Признаюсь, я тоже оказался глубоко шокирован. Самодержец наш ведь много политических освободил. Правда, без шума. Мне Александр Иванович
[95]
писал, что и ему предлагали вернуться, обещая безопасность.
— И он отказался? — удивился Чернышевский.
— Опасается. Он наслышан о том, как Император расправлялся с неугодными людьми в Польше и Санкт-Петербурге.
— Думаю, все это пустое. Если бы Александр хотел с ним расправиться, то давно это уже сделал. Говорят, что у него просто изумительная разведка. Одна из лучших в Европе, если не лучшая. Так и напишите ему при случае. Хотя, конечно, разумнее будет просто приложить листовку. Я ее уже раз двадцать перечитал. Как самодержавный правитель вообще такое может написать?!
— А может, это все ложь? Пустил пыль в глаза, чтобы порадовать простых людей, а сам за старое?
— Старое? Александр? — Николай Гаврилович задумался. — А было ли у него старое? Вот что вы помните со вчерашних гуляний? Да такого, чтобы ни в какие ворота не лезло?
— Поразительное звуковое сопровождение. Это практически чудо!
— Вы не правы. Чудо заключается совершенно в ином. Вы, я надеюсь, помните коронацию батюшки покойного Императора?
— Конечно, помню.
— Так вот. Звук, воздушные шары, дирижабли, прекрасный парад и прочее — это все, конечно, замечательно. Но вы не заметили главного, Я бы даже сказал, ключевого момента. — Чернышевский сделал паузу и выразительно посмотрел на Лопатина.
— Полно вам, Николай Гаврилович. Не томите.
— Вы не заметили заботу о людях, — торжественно подытожил Чернышевский. — Бог с ней с полицией, драки пьяные разнимает — и то добро. Но врачи! Вы видели, как оперативно приезжали кареты? Как оказывали помощь тем, кому становилось плохо? Где и когда вы хотя бы слышали о подобном?
— Кстати, а куда их свозили?
— Признаться, не в курсе. Но в газетах написали, что все заболевшие, перепившие и пострадавшие в ходе гуляний будут лечиться за счет Императора. Вас разве подобное не шокирует? Такая речь и такой поступок!
— Хм… — Лопатин удивленно хмыкнул. — А ведь и верно.
— «Слона-то я и не приметил»? — улыбнулся Николай Гаврилович.
— Именно! Неужели?..
— Все возможно. Не зря же он нас тут держит? Я не испытываю иллюзий в отношении революционной борьбы — попробуй мы сейчас заняться чем-то подобным… — Чернышевский угрюмо усмехнулся, — и Научно-исследовательский институт медицины обогатится еще несколькими осужденными на опыты. Кстати, а помните, как он появился лично в парке?
— Как не помнить! Я просто поразился тому, как сотрудники Имперской охраны быстро и аккуратно заняли территории. Эти холодные, спокойные глаза. А в кармане у каждого был крепко сжат револьвер, который они готовы были пустить в ход без малейшего сожаления. До сих пор мурашки по телу.
— И опять, дорогой Герман Александрович, вы смотрели не туда. Видимо, вы еще слишком молоды и горячи.
— В самом деле? — заинтересовался Лопатин.
— Император пришел к простым подданным, ненадолго, но пришел. Но ладно это — как он себя повел! Помните, вон там за столиками вчера сидела шумная компания?
— Конечно. Мы с вами потом не выдержали и присоединились к ним.
— Верно. А за час до того Александр туда подсаживался.
— Что?! — Лопатин выразил полное удивление.
— Именно! Подсел. Поговорил. Спросил о проблемах. О жизни. Выпил с ними стопочку за их здоровье, что примечательно. Съел порцию каши, той же самой, что готовили для всех. Да не чураясь и не кривя лицом. Посидел с четверть часа и пошел дальше. Вы можете себе представить его деда или отца за таким занятием?
— Поразительно! А я вчера еще удивился такому странному настрою этих рабочих. Как будто их кто «За царя и Отечество» нанимал агитировать. Они ведь с ткацкой фабрики были? — Чернышев утвердительно кивнул. — Такой настрой на позитивные изменения! Такая вера!
— Это эйфория… революционная эйфория… — сокрушенно покачал головой Чернышевский. — Александр смог выпустить пар народа и снизить многократно накал социального напряжения. Пока только в Москве, но эти люди о нем дифирамбы будут петь по местам. И я осмелюсь предположить, не безрезультатно.
— Вы думаете, что это революция? — удивленно посмотрел на Чернышевского Лопатин.
— Не знаю. Ей-богу, не знаю. Все так необычно. Нет ни стрельбы, ни баррикад, ни народных масс, одержимых страстью…
— Но…
— Да, Герман Александрович. Да! Если это революция, то нам нужно начинать действовать. И немедленно!
— Но как?
— Не знаю, как вы, а я намерен сегодня же записаться на прием к Императору по личному вопросу. Я хочу спросить его прямо. Мне нужно понять, что происходит.
— А вы думаете, вас к нему пропустят? С вашим-то прошлым. Он, конечно, ведет прием населения, в том числе и простого люда, но разве, вы думаете, ходоков к нему не отсеивают еще на стадии регистрации?
— Так он же зачем-то меня сюда выписал? Да и не только меня.
— Может быть, для того, чтобы одним ударом всех накрыть?
— Вспомните, как он поступил с уголовниками в Санкт-Петербурге в 1867 году. Я убежден, что пожелай Император от нас избавиться, то уже давно нас выкосил какой-нибудь мор. Тут что-то другое… — подытожил свои размышления Чернышевский и снова устремил свой взгляд на листовку. — Совсем другое.
Часть 8
«БОЕВОЙ РАЗВОРОТ»
Не следует начинать сражение или войну, если нет уверенности, что при победе выиграешь больше, чем потеряешь при поражении. Те, кто домогается малых выгод ценой большой опасности, подобны рыболову, который удит рыбу на золотой крючок: оторвись крючок — никакая добыча не возместит потери.
Древнеримский император Октавиан Август
ГЛАВА 1
Поручик
[96]
Яков Александрович Агренев ехал вот уже третьи сутки в новом пассажирском вагоне дальнего следования.
[97]
Вместе с ним в Оренбург ехали другие поручики, сержанты и прапорщики, направленные после курсов переподготовки для прохождения службы в 1-й кавалерийский корпус.
