Близилось лето; предвкушение долгожданного тепла успокоило бурлящие мысли Николя, постепенно пришедшие в согласие друг с другом. На углу улицы он заметил высившуюся на прилавке гору соблазнительной мясистой черешни; крупные ягоды со светлой мякотью взывали к чревоугодию прохожих. Торговка насыпала ему черешни в горсть — попробовать, и он, как ребенок, обрадовался неожиданному дару улицы. Позабыв о своей должности и подобающем ей достоинстве, он, как в детстве, на одном дыхании веером выплюнул косточки. От «голубиных грудок», как прежде называли этот сорт черешни, во рту осталось ароматное послевкусие. Расправляясь с плодами, он незаметно добрался до улицы Вьей-дю-Тампль, где мэтр Вашон, уже десять лет обшивавший Николя и — в свободное время — господина де Сартина, держал мастерскую; строго соблюдая правила и заповеди своего ремесла, он, скрепя сердце, следовал за капризницей-модой, чьи постоянные новшества его отнюдь не восхищали.
Берлога мэтра Вашона располагалась в обветшалой постройке, приютившейся в глубине вымощенного плитами овального дворика и зажатой с обеих сторон более высокими домами, отчего дневной свет проникал во двор крайне скупо. Исхудавшее лицо мэтра, под стать его высокой сутулой фигуре, сделалось еще более бледным, чем прежде, но его по-прежнему снедала неуемная страсть клеймить день сегодняшний. Верный привычке, мэтр Вашон зорко следил своими бегающими глазками за подмастерьями, восседавшими на почерневших деревянных прилавках, и не уставал читать им мораль. Только теперь он чаще и тяжелее опирался на свою высокую старомодную трость.
— Как идут дела? — поинтересовался Николя.
— Ах, дорогой комиссар, мне срочно необходимо приобрести несколько дополнительных голов, дабы успевать за всеми новинками! Вот, смотрите, последнее новшество!
И он помахал перед его носом бесформенным куском кружев.
— Поглядите, не торопитесь; кровь вновь бросилась мне в голову. Что может быть проще и элегантнее женской косыночки? Так нет, теперь к ней надо добавлять, прибавлять, я бы даже сказал — перебавлять! Прощай, белая батистовая или муслиновая косыночка, гладкая или плоеная! Вот, смотрите, это же целый капюшон, стоящий на плечах! Каким образом, спросите вы? С помощью подкладки и обшивки, куда вставляется обруч. Вы даже представить себе не можете, как называется сие изобретение! «Подъем в небо», видите ли! Да будет угодно Господу взять нас туда! Это новинка для женщин. А для мужчин примером теперь является Германия, ее экономический подход. Никаких рукавов у камзолов. Сюртук и жилеты. У меня голова кругом идет! Новшества без конца! Постойте, вы же любите классику и зеленый цвет, а у меня есть вещица, которая всегда будет модной — фрак а-ля Сансон, он вам как раз в пору…
— А-ля Сансон?
— Да, а-ля Сансон. Вы разве не знаете, что он давно ввел его в моду? Однако, вы заставляете меня выдавать секреты; впрочем, он ваш друг. Так вот, Сансон до своей женитьбы отличался пристрастием не только к женскому полу, но и к красивым нарядам.
Николя с удивлением поднял брови.
— Вы говорите о Шарле Анри Сансоне, палаче?
— О нем самом, — с восторгом подтвердил мэтр Вашон, гордясь тем, что может сообщить нечто такое, чего не знает самый известный и грозный комиссар Большого Шатле. — Он вращался в свете и требовал называть его «шевалье де Лонгваль», по названию поместья, принадлежавшего его семье. Он тогда был завзятым охотником. Не довольствуясь узурпацией неизвестно чьего имени и сомнительного титула, он носил шпагу и надевал голубой фрак, подчеркивавший его принадлежность к дворянству. Рассказывают, однажды королевский прокурор даже призвал его к порядку, публично напомнив о его малопочтенной и подчиненной должности. Говорят, после такого выпада Сансон сделал своим цветом зеленый и велел шить ему одежду особого покроя, столь удачного, что он привлек внимание маркиза де Лесторьера, слывшего, по его собственным словам, законодателем хорошего тона при Версальском дворе. Мода на фраки а-ля Сансон получила распространение. Забавная история!
От смеха длинное тело мэтра перегнулось пополам; бросив яростный взор на навостривших уши подмастерьев, Вашон приблизился к Николя.
— Говорят, он имел слабость к нынешней фаворитке, Жанне Бекю
[33]
. Дядя красавицы, аббат Пикпюс, был близко знаком с семьей Сансона. Палач лечил его ревматизм жиром повешенных! Но я, наверное, совсем задурил вам голову своей болтовней. Что я могу для вас сделать?
Устремившись к одному их своих помощников, он схватил его за ухо и принялся выкручивать.
— Ай-ай-ай! Вот я тебя и поймал! Как ты посмел делать такой крупный стежок? Давай, живо распарывай, и заруби себе на носу, что мои приказы следует исполнять беспрекословно. Штраф! Штраф!
Николя вытащил из кармана маленькую блестящую штучку и протянул ее мэтру Вашону.
— Что вы можете сказать об этом предмете?
Вашон водрузил на нос очки, повертел штучку в руках, и, поднеся к свече, стал поворачивать, так что пламя заиграло на всех ее гранях.
— Медный наконечник, каким обычно оканчивается шнурок. Такие же наконечники имеют шнуры, используемые для украшения мундиров. Постойте, кажется, я готов держать пари…
Он направился к шкафу, сплошь состоявшему из ящиков, и, покопавшись в одном из них, извлек оттуда целую пригоршню похожих наконечников.
— Я был уверен, что уже где-то видел их. Разумеется, по долгу службы вам известно, что у меня много клиентов, причем самых высокопоставленных, как при дворе, так и в городе. Так вот, этот кусочек латуни венчал аксельбант, новое украшение, добавленное к и без того пышным мундирам городских стражников, печально обновленным во время праздника, устроенного прево для парижан на площади Людовика XV.
— Такой ответ меня вполне удовлетворяет. Не могли бы вы оказать мне еще одну любезность, и сообщить, у кого именно из ваших клиентов на платье вы видели такой шнур с наконечником?
— От вас у меня секретов нет. Итак, посмотрим… Барботе, Рабурден…
Он зашелестел страницами книги с потрепанными углами.
— Тирар… и майор Ланглюме. Этот тип, скажу я вам, был самый требовательный и самый… надменный.
Прежде чем распрощаться с мэтром, Николя пришлось пощупать несколько отрезов, недавно доставленных в мастерскую, и выслушать предложения Вашона. Когда он в задумчивости вышел на улицу, ноги сами понесли его в хорошо знакомый квартал, где он жил после поступления на службу в полицию. Он прошел мимо церкви Блан-Манто, ставшей свидетельницей его первых шагов на служебном поприще. Боже, как давно это было! Впрочем, настоящее также не уставало удивлять его. Мэтр Вашон открыл ему совершенно неизвестную сторону жизни Сансона. Интересно, знает ли об этом Сартин и его полиция? А может, это он никогда не пытался узнать о Сансоне больше? Люди часто отличаются от тех образов, в которых они предстают перед другими людьми. В зависимости от того, кем является их собеседник, они открывают ему тот или иной ящичек своей души, или же, подобно зеркалу, отражают тот образ, в котором их хотят видеть. Значит, Сансон, этот скромник, наделенный массой достоинств, сведущий во многих областях знаний, настолько набожный, что вполне мог сойти за святошу, чувствительный и жалостливый, постоянно стремящийся извлечь пользу из знаний, приобретенных посредством наблюдений за страданиями пытаемых и казнимых, мог быть легкомысленным и, заботясь о собственной внешности, мог изменить ее настолько, что никто не признавал в нем незаметного человека во фраке блошиного цвета, священнодействовавшего в полумраке Мертвецкой. Впрочем, каждый имел право на личную жизнь, а Сансон, таким образом, возможно, спасался от ежедневного ужаса своего ремесла. Внезапно Николя упрекнул себя за такие рассуждения. Он должен доверять тому, кого считает своим другом. Нельзя обсуждать тех, кто получил звание друга, их надо принимать такими, какие они есть, со всеми их достоинствами и недостатками.
