— Мне чуть было не пришлось дожидаться, господин комиссар, — изрек Сартин вместо приветствия. — Знайте, мы должны попасть в Версаль как можно скорее. Аудиенцию, обычно получаемую мною в воскресенье вечером, король соблаговолил перенести на утро субботы. В изменении режима монарха, имеющего обыкновение следовать устоявшимся привычкам, я не вижу ничего хорошего. Кроме того, Его Величеству стало известно, хотя я и не знаю, от кого…
Лицо его из серьезного стало сумрачным.
— …что на месте катастрофы находился некий комиссар, и он желает, чтобы вы, черт побери, лично живописали ему, как вы провели вечер в каминной трубе! Признаюсь, терпение мое подверглось суровому испытанию, особенно когда я читал листовки и песенки, сляпанные из лжи и насмешек, которыми меня осыпают борзописцы, привыкшие обманывать народ! Они развлекаются, выдавая свои писания за правду, а дураки им верят! И после всех этих огорчений я еще обязан вас ждать на улице Монмартр!
С улыбкой на лице Николя внимал монологу, произнесенному раздраженным тоном, означавшим, что начальник пребывает в большой тревоге, но пытается скрыть ее под потоком слов.
— Сударь…
— Никаких возражений! Неужели мне надо напоминать вам, господин комиссар Шатле, секретарь короля, заседающий в его советах, что занимаемая вами должность требует отменного вкуса, работоспособности, точности, порядочности, ума, душевного равновесия, ровного характера, выдержки… Чей, по-вашему, портрет, я сейчас обрисовал, сударь?
— Но… ваш собственный, сударь.
Сартин повернулся к Николя; его слегка искривившиеся губы выдавали рвущийся наружу смех.
— И вдобавок ко всему, он еще позволяет себе насмехаться надо мной! Впрочем, Николя, вы не так уж и не правы. Действительно, это портрет образцового полицейского, а я, будучи начальником полиции, разумеется, являюсь образцом для своих подчиненных.
Возле сада Тюильри, у ворот Конферанс, путь им преградила галдящая толпа, окружившая перевернутую телегу.
— Посмотрите на этих людей, — задумчиво произнес Сартин. — Обычно кроткие и любезные, они быстро воспламеняются, и тогда остановить их уже невозможно. Мы должны знать, что происходит у нас в городе, и предупреждать беспорядки, в которые их очень легко вовлечь. Впрочем, к вам у меня претензий нет. Ни в коем случае нельзя показывать свою слабость — особенно в тех случаях, когда требуются энергичные действия. Но действовать всегда надобно осмотрительно, с осторожностью, не раздражая общественное мнение, умело манипулируя словом и подавляя взрывы страстей, наносящих великий вред всему обществу.
Завершив свою назидательную речь, генерал-лейтенант протянул Николя табакерку, но тот, поблагодарив, отказался. Он использовал нюхательный табак только во время вскрытий, пытаясь с его помощью отбить стоявший в Мертвецкой тошнотворный запах разложения. Корабельный хирург Семакгюс смеялся над этой привычкой, перенятой от офицеров на галерах, которые, стоя на возвышении куршеи, испытывали тошноту от тяжкой вони, исходившей от скамей гребцов. Взглянув на табакерку, Николя отметил, что драгоценная коробочка украшена портретом молодого короля в обрамлении бриллиантов. Затем последовало длительное чихание, доставившее, судя по всему, Сартину великое облегчение. До Севра ехали молча. Подобные паузы также являлись знаком доверия, и Николя это знал. Проехав по мосту и очутившись на другом берегу Сены, они обогнули холм, где высился замок Бельвю. В этих местах Николя всегда охватывали воспоминания о госпоже де Помпадур. Такие же воспоминания посетили и Сартина.
— После смерти нашей очаровательной подруги про нее стали говорить много гадостей… Если вам случится услышать их из первых уст, заставьте эти уста замолчать. Наш король — добрый повелитель, и мы обязаны защищать его.
— Полагаю, сударь, вы намекаете на обвинение в равнодушии, брошенное монарху во время переноса тела маркизы в церковь Капуцинов в Париже. Кортеж проследовал под окнами замка…
— Вы правильно полагаете. Запомните: я собственными глазами видел опечаленного короля, не желавшего мириться с ее смертью. Но чтобы скрыть свое горе, он со всеми вел себя сдержанно. В тот вечер, когда ваш друг Лаборд хотел закрыть ставни, короля сопровождал прислужник королевской опочивальни Шамло; он и поведал мне все подробности. Король вышел на балкон и стоял там под дождем до тех пор, пока последний экипаж не скрылся из виду. Вернувшись к себе в комнату, с лицом, мокрым от слез — от слез, а не от дождя! — он прошептал: «Ах, это единственная почесть, которую я мог ей оказать!.. Мы были вместе двадцать лет!»
После столь доверительного сообщения Сартин отвернулся и больше не нарушал молчания до самого Версаля. Николя подумал, что он никогда не повторит путь своего начальника.
Едва их карета въехала за ограду дворца, как слуга в голубой ливрее бросился к генерал-лейтенанту и, вручив ему запечатанный конверт, сообщил, что ему надлежит немедленно отправиться к министру Королевского дома Сен-Флорантену. Сартин поспешил к министерскому флигелю, предписав Николя ждать его у входа в апартаменты. Разглядывая по дороге архитектурные украшения фасада, Николя неспешным шагом двинулся в сторону искомых апартаментов, как вдруг кто-то дернул его за полу фрака. Обернувшись, он с удивлением увидел Рабуина, полицейского агента, со шпагой на боку; гримасничая и жестикулируя, он пытался привлечь внимание Николя.
— Что ты здесь делаешь, Рабуин? Да еще нацепив шпагу?
— Не напоминайте мне о шпаге, пришлось взять ее напрокат; без этого вертела меня никак не хотели пускать, видимо, считая, что именно он делает физиономию благородной! Опасаясь пропустить вас, мне пришлось торчать на виду и постоянно вступать в переговоры, и я от этого, если говорить честно, уже озверел. Но, наконец, я увидел, как вы вышли из кареты вместе с господином де Сартином. Господин Бурдо прислал меня со срочным сообщением. Мне досталась жуткая коняга, которая раз двадцать пыталась меня скинуть, но я все же сумел заставить ее скакать во весь опор!
Распечатав письмо своего помощника, Николя прочел: «Рабуин вам все объяснит», и вопросительно посмотрел на агента.
— В «Двух бобрах», где вы недавно проводили допрос, столько всего произошло, — начал рассказывать Рабуин. — В три часа ночи соседи, проснувшись от ужасного шума, всполошились и сбежались к дому Галенов. На ближней колокольне даже забили в набат. Дверь взломали, а ворвавшись в дом, увидели всю семью: стоя на коленях, они читали молитвы, в то время как их служанка, в чем мать родила, отплясывала жигу, подскакивая аж до самых балок. А вокруг тела ее полыхали молнии. Напуганные соседи разбежались. Наконец, пришел кюре и успокоил семейство, наперебой поминавшее чудеса, творившиеся некогда на кладбище Сен-Медар
[37]
. Подоспевшие караульные разогнали толпу. Ваш товарищ, квартальный комиссар, приказал оставить охрану возле лавки. Вот какие дела!
