— Вы правы, сир, переменился, и гораздо быстрее, чем мы ожидали. Вчера вечером присутствие господина Биньона в своей ложе в Опере вызвало скандал. Его освистали. Своими высказываниями он сам себя заклеймил в глазах публики.
— А что он сказал?
— Что если много жертв, значит, пришло много зрителей, а, следовательно, праздник удался.
— Его дядя оказался прав, ничего другого он и не мог сказать! Однако мне бы хотелось послушать, что скажет наш дорогой Ранрей о причинах случившейся катастрофы.
Из-за тесноты в кабинете Сартину пришлось отступить, чтобы Николя мог встать перед королем.
Приступая к рассказу, он не испытывал особого волнения. Его карьера придворного началась именно с рассказа; он всегда чувствовал благорасположение короля, а его преданность монарху никто никогда не мог поставить под сомнение. Во время придворных церемоний взгляды, брошенные королем в его сторону, говорили о том, что он замечен; король регулярно приглашал его на охоту и восторгался его умением обходиться с лошадьми; и, наконец, сегодня, он получил доступ в приватный кабинет, что означало его причастность к королевским тайнам. Даже придирчивый Лаборд удостоил его своей дружбы. Следовательно, у него нет оснований сомневаться, что он сумел заслужить уважение монарха, которому в людях более всего нравились скромность, верность, приветливость и умение развлекать. Пустив в ход все свое красноречие, но без лишней горячности, Николя принялся излагать подробности трагедии, сопровождая речь в меру выразительной жестикуляцией. Называя имена, он не настаивал на чьей-либо виновности. Внимая его рассказу словно зачарованный, король пришел в ужас, слушая о катастрофических последствиях дурно организованного праздника, и выразил желание узнать как можно больше о подлинных причинах несчастья. Николя мрачно подумал, что, скорее всего, король хотел не столько узнать больше, сколько определить меру собственной ответственности за случившееся, ибо он сам, своим решением дал купеческому прево полную свободу действий.
— Сир, — продолжил он, — мне кажется, мой опыт и исключительная преданность Вашему Величеству позволяют мне упрекнуть господина Биньона и его эшевенов в избытке самомнения, и, как следствие, в небрежении своими непосредственными обязанностями. Они возомнили, что во всех кварталах, прилегающих к местам проведения праздника и увеселений, права и обязанности полиции перешли к ним.
— А откуда такое самомнение?
Сартин бросил на него тревожный взгляд. Но Николя избежал уготованной ему ловушки.
— В качестве аргумента было выдвинуто соображение, что народные гуляния оплачиваются из городской казны.
Объяснение, казалось, удовлетворило короля.
— Итак, оставляя в стороне подробности, — вновь заговорил Николя, — скажу, что городская стража могла не допустить ни пожар на складе запасных ракет, ни давку, возникшую на улице Руаяль; также я уверен, что она должна была бы в полном составе выйти на улицу, во главе со своими командирами. Мне же известно, что ее начальники, вместо того, чтобы исполнять свои обязанности и воспрепятствовать созданию обстоятельств, угрожавших общественной безопасности, играли в «очко» в соседнем трактире. Тысяча пятьсот ливров, в которых отказали полковнику отряда французской гвардии, также могли бы решающим образом повлиять на ход событий: если бы охрану несли все тысяча двести французских гвардейца, выносливых и привыкших к большим скоплениям народа, катастрофу можно было бы предотвратить. Наконец, самой большой ошибкой явилось разрешение каретам гостей Посольского дворца двигаться в сторону улицы Руаяль.
— Все это очевидно, сударь. Так каков же итог сего печального дня?
Король посмотрел на Сартина, и тот сделал Николя знак продолжать.
— Исполняя приказ господина де Сартина, я приступил к переписи жертв. Официально погибло сто тридцать два человека. Господин генеральный прокурор произвел собственные подсчеты. Тщательно собрав сведения о людях, пропавших после печальных событий 30 мая, мы сопоставили наши цифры, и список жертв увеличился до тысячи двухсот.
— Так много? — удрученно произнес король.
— Среди погибших числятся пятеро монахов, два аббата, двадцать два человека из благородного сословия, сто пятьдесят пять состоятельных горожан, четыреста пятьдесят четыре горожанина небольшого достатка и восемьдесят утопленников, не считая тех, кого отнесли домой или отправили в больницы.
Король, всегда питавший интерес к мрачным подробностям, поинтересовался состоянием найденных тел. Николя отвечал коротко, и Сартин, не желая излишне омрачать монарха, поторопился перевести беседу на другую тему. Он напомнил о поддержанном королевскими советниками проекте, суть которого заключалась в том, что отныне твердый камень будут резать и обрабатывать на месте, в карьерах, а не на улицах и площадях Парижа, дабы избежать опасных завалов. И добавил:
— Королю, несомненно, известно, что монсеньор Дофин велел мне взять шесть тысяч ливров из суммы, предоставленной Вашим Величеством ему на карманные расходы. Тронутый случившимся несчастьем, он попросил меня раздать эти деньги тем, кто более всех пострадал в ту ночь.
— Мне нравится, что он заботится о моих подданных. И я знаю, что он постоянно заверяет вас в своем почтении, доходя, как это ему свойственно, до крайности.
Николя показалось, что Сартин покраснел.
— Есть ли у вас менее печальные новости, Сартин?
— Сир, карета епископа Тарба нечаянно задела фиакр, где ехала дама. Молодой и галантный прелат принес даме тысячу извинений и проводил ее до дома. И только через несколько дней он узнал, что спасенная им особа была ни кто иная как Гурдан, главная парижская сводня.
— О! — рассмеялся король, — держу пари, многие из его собратьев сразу бы узнали ее. И это все, Сартин?
— Все, что могло бы заинтересовать или развлечь ваше величество.
Вытянув ноги, король с игривым видом потер руки.
— А вот и нет, Сартин, в вашем добром городе произошло еще кое-что. Я знаю, что волнения не утихают, народ стихийно собирается, и беспорядки нарастают. После кладбища Сен-Медар настал черед улицы Сент-Оноре.
И он испытующе посмотрел на Сартина. Николя, успевший занять позицию за спиной начальника, достал записную книжечку, открыл ее и незаметно вложил в руку Сартина. Но его движение не ускользнуло от короля.
— Вы что-то забыли?
— Нет, сир, — холодно ответил Сартин, — я сверялся с записями, чтобы ни одно событие, способное заинтересовать Ваше Величество, от меня не ускользнуло.
Неожиданно Николя перестал понимать, куда клонит его начальник.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся король. — Вот я вас и поймал. Значит, это я должен извещать вас о странных явлениях, взбудораживших известное вам семейство лавочников, проживающих возле Оперы? Неужели вы позволите разразиться новому возмутительному скандалу, такому же, к которому привели события на кладбище Сен-Медар? Вы же знаете, как все начинается… Я уже вижу, как архиепископ снова сует нос в дела городского управления и полиции. Помните, совсем недавно он сумел выцарапать у меня «письмо с печатью», что, как вы справедливо заметили, явилось нарушением и закона, и ваших прерогатив. Сартин, нам нельзя допускать вмешательства Церкви в наши дела. Поэтому слушайте мой приказ. Наш дорогой Ранрей, вновь доказавший свою доблесть и хладнокровие, временно поселится в указанном доме и выяснит все, что связано с этой так называемой одержимостью. Когда же он разгадает тайну, он представит мне точный и подробный отчет. А теперь приступайте к исполнению.
