Николя вспомнил о большом филине, который в Геранде каждую ночь вышагивал по чердаку у него над головой, оглашая воздух зловещими криками.
— Господин комиссар, — разгневанно произнесла Мари Шафуро, — я пока еще в состоянии отличить шаги мужчины от шагов птицы, пусть даже большой.
— Короче говоря, в тот вечер вы Элоди не видели?
— Ни в тот вечер, ни несколько дней подряд до него. Говорили, она занедужила. Обе сестры заботились о ней.
— Огромное вам спасибо за вашу наблюдательность, вы необычайно помогли мне, — произнес Николя. — Не окажете ли вы мне еще одну услугу и не проводите ли меня в отведенную мне комнату?
— Вас поселили рядом с комнатой бедняжки Элоди. Правда, иногда там ночевала Мьетта.
Она зажгла свечу и протянула ему подсвечник. Свеча оказалась короткой, и Николя с грустью отметил, что почитать ему вряд ли удастся. Значит, надо позаботиться о свечах. Он последовал за своей провожатой. Тяжело дыша, кухарка ступенька за ступенькой поднялась по лестнице, открыла дверь, ведущую в узкий чулан и, пожелав ему доброй ночи, отправилась к себе, не забыв при этом еще раз перекреститься.
Комната, вытянутая, словно кишка, имела всего одно окно, больше напоминавшее бойницу; тем не менее, она оказалась менее мрачной, нежели он себе представлял. Справа у стены стояла кровать с соломенным тюфяком, покрытым сверху шерстяным матрасом, обернутым грубой клетчатой простыней; в изголовье лежал заменявший подушку валик, сверху покоилось коричневое одеяло. Кровать занимала больше половины пространства. Остальная мебель состояла из крошечного столика с двумя медными подсвечниками, зеркала в медной же раме, кувшина с водой и фаянсового тазика. Возле окна, занимая практически все оставшееся место, стояло кресло с дыркой, задрапированное красным сукном, а под ним ночной горшок. На одеяле стопкой лежали две груботканые льняные простыни. Он поставил свечу на стол, и только тогда заметил потайную дверь, практически неразличимую на фоне деревянных стенных панелей; наличие двери выдавала только круглая ручка.
Раздевшись, он, подобно древнему римлянину или египетской мумии, завернулся в одну из простыней. Из своего печального опыта он знал, что в деревянных частях старых кроватей всегда обитает масса клопов, и с наступлением темноты они выползают из невидимых пристанищ и набрасываются на свою жертву, легкомысленно улегшуюся спать без одежды. И Николя твердо решил не оставить кровожадному отродью ни одного открытого кусочка кожи. Приняв необходимые меры предосторожности против паразитов, он задул свечу, и по комнате поплыл вонючий смрад.
Заснуть не получалось, и он принялся размышлять о причинах упадка торгового дома Галенов. Мягкотелый Шарль Гален находился под каблуком у сестер, в браке он также не был счастлив. У обеих сестер наличествовал целый букет причуд старых дев, и все, что было с ними связано, порождало тревогу и неуверенность. Вдобавок каждый беззастенчиво лгал: супруга, сын, приказчик и Наганда. Николя подумал, что, пожалуй, стоит поговорить и с маленькой Женевьевой. Сами того не подозревая, дети иногда докапываются до старательно скрываемых истин. К сожалению, Мьетту допросить невозможно: судя по всему, разум у нее окончательно помутился. А ведь она была близкой подругой Элоди, и, возможно, та поверяла ей свои тайны, которые могли бы пролить свет на ее загадочную гибель.
С этой мыслью он заснул.
…Приговоренный долго сопротивлялся, прежде чем, наконец, палач в голубом платье с помощью своих помощников не привязал его к колесу. Почему, черт возьми, у палача голубой фрак? — подумал Николя. — Голубой цвет не соответствует ни правилам, ни обычаям. Когда приговор приводили в исполнение, палач традиционно облачался в одежду кроваво-красного цвета, Сансон был не похож на самого себя; по-звериному оскалившись, он поднял железную палицу… Николя закрыл глаза, ожидая услышать чавкающий звук расплющиваемой плоти, сливающийся с сухим треском раздробленных костей. Однако до слуха его долетел всего лишь глухой мерный стук, три удара, словно перед началом представления в театре… Открыв глаза, он вместо заполненной народом Гревской площади увидел стену узкой комнатенки в доме Галенов. Грубая простыня, в которую он завернулся, спасаясь от назойливых насекомых, промокла от пота и липла к телу. Ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя. Сон оказался столь ярким и правдоподобным, что поначалу его пробуждение также показалось ему частью сна. И только многочисленные укусы клопов в щиколотку убедили его, что он более не спит. Он лежал тихо, не пытаясь зажечь свечу, так как боялся увидеть скопище паразитов, кишащих в соломенном тюфяке; неожиданно он вновь отчетливо услышал три удара, словно кто-то стучал в потайную дверь.
Кто может в такой час скрываться за дверью, и зачем он пытается разбудить его? Николя встал, достал из чемодана огниво и зажег свечу, тотчас начавшую коптить и испускать едкий чад. Подойдя к двери, он потянул за ручку, но безуспешно; видимо, она была заперта. Тогда он решил лечь спать дальше. Без сомнения, причиной его сна явилась звуковая галлюцинация. В старых домах всегда обитают посторонние звуки, особенно при смене времен года. Дерево, из которого сделаны несущие балки, продолжает жить, сжимаясь и расширяясь в зависимости от уличной температуры, влажности или засухи. А может, все дело в крысах, которыми изобилует столица. Численность их превосходила любые разумные подсчеты: трудно даже вообразить, сколько грызунов населяло город. Целые армии, проживавшие в глубинах подвалов, вечерами поднимались в дома. Слугам приходилось прятать продукты и запасы свечей, чтобы они не стали жертвами их ненасытной прожорливости. Мышьяк, использовавшийся для травли крыс в жилищах, становился причиной тысяч случайных трагедий. На кладбище Невинных, где выложены амфитеатром пятьдесят тысяч черепов, нередко можно видеть, как какой-нибудь череп неожиданно начинает катиться сам по себе. Причиной этого чуда является крыса, ненароком забравшаяся в череп и жаждущая выбраться из него наружу. Представив себе эту картину, Николя даже рассмеялся; но стоило ему вновь погрузиться в забытье, раздались три удара, на этот раз в дверь, выходящую на площадку.
Он затаил дыхание, желая выследить источник ночного шума, но шума больше не было. Сердце болезненно сжалось. Он соскользнул с кровати, одним прыжком достиг двери и резко распахнул ее. Никого! Но он был уверен, что стук ему не приснился. Держась за стену, он обошел лестничную площадку, вернулся к себе в комнату, зажег свечу, потом вновь вышел на площадку и принялся внимательно разглядывать соседнюю дверь, ведущую в комнату Элоди. Затем открыл ее. Трепещущий огонек осветил спальню девушки, обитую тканью в цветочек. Обозревая помещение, он заметил дверь, ведущую в туалетный закуток. Стоило ему перешагнуть порог комнаты Элоди, как снова раздались три сильных удара, и он бросился в туалетную, надеясь застать там шутника, который несколько раз за эту ночь сыграл с ним дурную шутку; но комната была пуста. Ни единого звука не нарушало тишины в доме Галенов. И хотя спальня меховщика и его супруги находилась в нескольких шагах отсюда, удары, похоже, нисколько их не беспокоили.
Так что же происходит? Какое загадочное явление порождает преследующие его глухие звуки? Николя начал сомневаться в правильности собственных чувств. В его утомленном мозгу замелькали видения, фантастические картины загадочных событий, случившихся в этом доме. Всегда руководствуясь разумом, Николя впервые в жизни поставил его под сомнение. Долго размышляя над произошедшим, он не нашел объяснений — ни приемлемых, ни правдоподобных. Отчаявшись, он решил снова лечь спать, хотя мускулы его по-прежнему пребывали в напряжении, словно ожидая внезапного удара. Пережитые им чувства набрасывали покров сомнения на все, во что он верил. С отчаянным упорством он пытался найти объяснения, скрытые причины, гипотезы, о которых он раньше не думал. В памяти всплывали сказки и истории, услышанные в далеком детстве: вечерами Фина, поджаривая каштаны, напевно рассказывала предания древнего кельтского края. Затаив дыхание, он слушал леденящие душу описания казней, а потом трепетал, представляя себе, как душа казненного переселяется в тело черной собаки, чтобы совершить свое последнее путешествие: собака мчала ее прямо в «юдик», бретонский Стикс. От завывания ветра и потрескивания огня рассказы становились еще страшнее, и старой кормилице приходилось утешать напуганного мальчика. Воспоминание, позволившее ему воскресить в памяти любимое лицо, успокоило его и вселило уверенность в своих силах. И он не заметил, как заснул.
