Нависшую над залом тишину нарушали только всхлипывания Камиллы Гален и беспрерывное бормотание Шарлотты. Мари Шафуро блаженно улыбалась; похоже, она не осознавала того, что произошло. После утвердительного кивка Сартина, судья по уголовным делам встал.
— Я благодарю комиссара Ле Флока за его мастерски проведенное расследование, подкрепленное как прямыми, так и косвенными уликами, достаточными и необходимыми, и полагаю чрезвычайное заседание закрытым. На основании вышепроведенного дознания именем короля я приказываю заключить в королевскую тюрьму Шатле виновных в убийстве Шарлотту Гален и Мари Шафуро, а также знавшего о готовящемся преступлении Шарля Галена. Обычная процедура следствия будет произведена своим чередом. Я приказываю поместить в исправительный дом девицу Эрмелину Годо по прозвищу Мьетта, где, в случае, если к ней вернется разум, она ответит за свои проступки. Остальные свидетели свободны, но предупреждаю: в любую минуту они обязаны быть готовыми явиться в суд для дачи показаний.
Наганда оказался единственным, кто захотел поблагодарить Николя. Госпожа Гален хотела что-то сказать, но передумала и лишь поклонилась ему с вымученной жалкой улыбкой. Отец Ракар подошел к Николя и положил ему руку на плечо.
— Господин Ле Флок, вы второй раз поразили его.
— Кого, святой отец?
— Того, имя которому легион
[63]
.
Среда, 7 июня 1770 года
Задержание Ланглюме, продуманное накануне вечером во время обильно орошаемого отменным вином ужина, устроенного Бурдо у Рампонно, прошло без происшествий. С первыми лучами предрассветного солнца полицейский фиакр и четыре всадника въехали на улицу Сен-Жерве и остановились перед высоким богатым домом, каких в квартале Ратуши насчитывалось немало. Разносчик воды и мальчишка-лимонадник с подносом баваруаза, к коему предлагались свежие вафли, с изумлением смотрели, как Николя в полном облачении комиссара полиции в сопровождении Бурдо ступил на порог дома. Поднявшись на второй этаж, они постучали молотком в дверь из цельного дуба, укрепленную медными гвоздями. Им открыла старая женщина в мантилье и шерстяной шали. Представившись матерью майора, она поинтересовалась о причине их вторжения, и сказала, что сын ее еще спит, но она готова разбудить его. Являясь, скорее, сыщиком, нежели магистратом, Николя редко надевал судейскую мантию королевского советника, и теперь он то и дело откидывал мешавшие ему широкие рукава. Послышались шаркающие шаги, и появился майор, с заспанной физиономией и в ночной рубашке, торчавшей из-под домашнего халата из белого пике. Узнав Николя, он буквально подпрыгнул от возмущения.
— Как, это опять вы! Вы посмели побеспокоить меня в столь ранний час! Что вы здесь вынюхиваете?
Николя извлек на свет королевскую грамоту.
— Это вы майор Ланглюме, командующий городской стражей?
— Да, и вы скоро узнаете, что это значит!
— Вы зря так гневаетесь, сударь. По приказу короля мы обязаны препроводить вас в Бастилию. Если вам угодно, вы можете ознакомиться с содержанием настоящего «письма с печатью».
— Месть труса! — возопил Ланглюме. — В чем меня обвиняют?
Николя вытащил железный наконечник.
— Эта вещица вам ни о чем не напоминает?
— Еще как, сударь. Невинная шутка, адресованная зарвавшемуся бастарду, занявшему должность комиссара.
— Отметьте, — бесстрастно произнес Николя, обращаясь к Бурдо, — обвиняемый упорствует и оскорбляет комиссара Шатле при исполнении служебных обязанностей.
— Это всего лишь шутка.
— Отнюдь, сударь, и вы ответите за ваши слова. А пока мы еще здесь, что вы мне скажете о втором таком же наконечнике?
— А ничего. В Париже их сотни.
— Но только некоторые изготовлены специально для мэтра Вашона, портного, обшивающего господина Ланглюме. Сударь, извольте показать нам свой мундир. Не сопротивляйтесь, это улика, и мы обязаны изъять ее.
Николя и Бурдо последовали за майором в спальню. Едва Ланглюме открыл сундук, как Бурдо ринулся к нему; после коротенькой потасовки трофей достался инспектору, и тот поднял его высоко над головой. Николя подошел проверить состояние аксельбантов: два наконечника, точно такие, какие он держал в руках, отсутствовали.
— Майор, по приказу уголовного судьи уведомляю вас, что против вас выдвинуто обвинение в покушении на жизнь сьера Эме де Ноблекура, бывшего королевского прокурора, и на основании этого обвинения начато расследование.
— Полагаю, вы шутите? — воскликнул майор. — Что еще за Ноблекур, я такого не знаю!
— Полагаю, сударь, вы не станете отрицать, что на вашем мундире не хватает двух железных наконечников. С помощью первого вы блокировали дверь, ведущую на крышу Посольского дворца. Этот недостойный поступок помешал королевскому советнику организовать первую помощь во время катастрофы, случившейся на площади Людовика XV. Второй нашли два дня назад, при входе во двор дома Ноблекура на улице Монмартр. Согласно показаниям свидетелей, он был оторван от костюма одного из нападавших, когда те набросились на свою жертву.
— Трусов всегда наказывают палками, сударь!
— То есть вы хотите сказать, что намеревались совершить нападение на меня? Но в результате вашей жертвой стал ни в чем не повинный старик.
Майор презрительно вскинул голову.
— Жером Биньон, купеческий прево, не оставит от вашего обвинения камня на камне, — произнес он, — а я с удовольствием посмотрю, как вы лишитесь милости ваших начальников.
— Ну, это мы еще посмотрим. А пока сударь, инспектор Бурдо препроводит вас в Бастилию.
Сам Николя отправился на улицу Монмартр, чтобы рассказать Ноблекуру об аресте майора; с восхищением слушая рассказчика, почтенный магистрат время от времени позволял себе пошутить. Около полудня комиссару принесли конверт, запечатанный гербом Сартина. Начальник полиции извещал его, что сегодня вечером он зван на ужин в малые апартаменты короля. Его Величеству угодно выслушать устный рассказ о проведенном расследовании, а особенно о процедуре изгнания дьявола. Остаток дня Николя посвятил выбору костюма и приведению себя в порядок. В час дня его карета проехала перед церковью Сент-Эсташ и покатила на левый берег…
Завершив рассказ, Николя умолк. Каждый из присутствующих смотрел на короля, а тот, задумавшись, улыбался. Николя постарался изложить события как можно короче, чередуя шутливые замечания с серьезными рассуждениями, и избегая излишне драматизировать дьявольские происки в доме Галенов. Он описывал их так, как стал бы описывать натуралист, открывший новый вид насекомого. Дамы трепетали, а мужчины хмурились или же усмехались вымученным смехом. Внимательный и благожелательный, монарх неоднократно прерывал его просьбами уточнить ту или иную деталь, и в этих просьбах явно проглядывала его склонность к самым мрачным подробностям. Но живое и взволнованное повествование Николя не опечалило его; собирая каждый вечер круг близких друзей, король сбрасывал оковы этикета и вел себя как частное лицо. Таким образом он несколько часов вкушал блаженный покой, поддерживая оживленные и весьма вольные беседы, иногда даже провоцируя своих гостей, дабы послушать ученый спор об интересующих его вопросах; однако когда спорщики, по его мнению, переходили границы дозволенного, он оставлял за собой право прекращать словесные баталии.
