— Возблагодарим судьбу, чтобы она и дальше даровала нам такие прелестные вечера в Версале!
Нант, 18 августа 1770 года
Спускаясь по трапу на палубу «Ориона», Николя вслушивался в пронзительные ноты корабельного свистка. Остановившись, он поискал глазами ялик: утлое суденышко, которое должно было доставить его на берег. Выбрав момент, когда фальшборт и планшир оказались на одном уровне, он спрыгнул в качавшуюся на волнах лодку. Откинув назад свои длинные, развевавшиеся на ветру волосы, Наганда стоял возле бортового ящика для хранения коек и махал ему рукой. Ялик отчалил, и вскоре покрытый деревьями островок, каких немало в устье Луары, скрыл корабль от Николя.
После завершения расследования по делу улицы Сент-Оноре, события разворачивались на удивление стремительно. Шарлотту Гален и Мари Шафуро, изобличенных во вмененных им преступлениях, в соответствии с установленной процедурой отправили на «позорную скамью», дабы в последний раз допросить их перед вынесением приговора. Их судили по всей строгости закона и — после публичного покаяния — приговорили к виселице. Остальных участников драмы из числа обвиняемых исключили. Шарль Гален, обвиненный на основании косвенных улик в пассивном и активном сообщничестве, выдержал допрос с пристрастием, не разжимая зубов. Впрочем, стоило палачу приблизиться к нему и начать свою работу, он тотчас потерял сознание. Гильдия меховщиков встала на защиту своего старшины, и за неимением прямых доказательств его отпустили на свободу. Он немедленно сел на корабль и отплыл в Швецию, где он намеревался поправить свои дела и вновь начать торговать мехами.
Опозоренная госпожа Гален порвала отношения с супругом и удалилась в Компьень, в монастырь. Сбережения, сделанные ею посредством бесчестного промысла, открыли ей двери тихого пристанища, где, вдалеке от мирской суеты, она наблюдала за воспитанием дочери. На допросах и при допросе с пристрастием Камилла Гален отвечала бессвязно и противоречиво, и ее тоже отпустили, и теперь она прозябала в доме на улице Сент-Оноре. В характере ее прибавилось странностей, она десятками подбирала бродячих кошек, заполонивших дом, наполнившийся зловонием от кошачьего дерьма, и окончательно утратив разум, начала разговаривать с демонами. К Мьетте рассудок не вернулся, а потому ее ожидало пожизненное заключение. Дорсак пообещал признать своего ребенка. Загадочные события, случившиеся в доме Галенов, ввергли его в суеверный ужас, и, по его собственным словам, на него снизошла действенная благодать, и теперь он хотел исправить свое легкомысленное поведение.
Получив свободу, Наганда решил вернуться в Новый Свет, чтобы унаследовать отцу и встать во главе союза племен микмак. Узнав, что Николя не оказал давление на индейца, дабы тот немедленно выложил ему все, что знал, Сартин выразил свое удивление и упрекнул комиссара в неумении использовать свое превосходство; по мнению генерал-лейтенанта, признания микмака могли значительно сократить время расследования. «Как, — воскликнул он, — главный свидетель был у вас под рукой, а вы предоставили ему полную свободу действий, оставили его на чердаке, откуда он в любой момент мог сбежать на крышу, словно домашняя кошка!» Не вдаваясь в подробности, Николя лишь заметил, что чрезвычайные обстоятельства, сопутствовавшие этому делу, где переплелись неподдающееся объяснению и иррациональное, не являются поводом для оказания давления на свидетелей, ибо любой свидетель, если его слишком резко подгонять, может отказаться дать показания. А в сложной алхимии причин и следствий семейной драмы Галенов главным катализатором явилось его присутствие в доме Галенов. Издав недовольное бурчание, начальник вынужден был согласиться с Николя. Однако, оставляя за собой последнее слово, он, иронически улыбаясь, завершил свою речь туманной тирадой, из которой Николя уяснил для себя только то, что «каждый по-своему с ума сходит».
К удивлению комиссара, его рассказ пробудил любопытство короля, и, не страдая забывчивостью, Его Величество приказал представить ему индейца. Николя навсегда запомнился удивительный диалог между монархом и индейцем из племени микмак, который по-прежнему, невзирая ни на какие соглашения, считал себя подданным французской короны. При беседе присутствовал юный дофин. К великому удивлению деда, он нарушил свое обычное молчание и, отбросив робость, засыпал Наганду вопросами, явив обширные познания в географических науках и картографии.
А еще дофин милостиво поблагодарил Николя за расследование, проведенное им по делу о трагедии 30 мая.
Вторая аудиенция состоялась в потайном кабинете короля, в присутствии одного Николя. А спустя немного время Сартин сообщил комиссару решение монарха, принятое, без сомнения, в результате этих двух бесед. Очарованный умом и манерами индейца, король решил использовать его таланты. Наганде предстояло сесть на корабль в качестве корабельного писаря и тайно высадиться на побережье залива Святого Лаврентия. Людовик XV хотел быть в курсе событий, происходящих в его бывших владениях, и поддерживать связи с по-прежнему верными ему племенами, некоторые из которых, подобно племени микмак, продолжали сражаться с англичанами. Служащий из министерства Иностранных дел обучил Наганду хитроумным арканам шифрования; индейцу присвоили личный код и определили приблизительные даты встреч, чтобы облегчить регулярное взаимодействие с рыболовным судном, промышлявшим на отмели возле Новой Земли. В завершение аудиенции король подарил Наганде придворный костюм и табакерку со своим портретом. Обрадованный возможностью послужить стране, которую он считал своей, индеец принялся активно готовиться к отъезду.
10 августа Наганда в сопровождении Николя покинул столицу. Сартин снабдил своего помощника письмами и приказами министра морского флота герцога де Пралена: герцог повелевал капитану корабля взять индейца на борт полноправным членом команды. По пути к Нанту наемная карета, двигавшаяся вдоль Луары, часто останавливалась, и всюду Наганда восхищался красотой и процветанием увиденных им городов и селений. За время долгих бесед Николя сблизился с индейцем и не уставал удивляться образованности и любознательности своего спутника. Однако когда он спросил, что тот думает об убийстве Элоди, Наганда не ответил. Почувствовав, что ответ его был бы сродни словам отца Ракара, произнесенным им после завершения дознания, Николя не стал настаивать.
В Нанте Наганду поразили старейшие кварталы города, где высокие, обветшавшие дома с окнами в частых переплетах лепились друг к другу, нависая над мостовой, а улицы были такие узкие, что их карета часто давала задний ход, и кучеру приходилось искать более просторный проезд. Путешественники остановились в гостинице Сен-Жюльен, на площади Сен-Николя. Гостиница оказалась старой, грязной и полной паразитов, как, впрочем, большинство гостиниц, где им довелось ночевать по пути из Парижа в Нант. В трактире на берегу Эрдра они подкрепили силы нежным жарким из местной утки, сдобрив его бутылкой вина из Ансени. На следующий день они отправились на борт двухпалубного корабля, замаскированного под судно работорговцев, какие обычно отправляются к Африканскому побережью: таким образом французы намеревались обмануть английские корабли. Пятьдесят пушек, размещенных в трюме, были тайно погружены на борт в Ла Рошели. Капитан встретил посланцев короля вежливо. После короткого прощания индеец поблагодарил Николя за поддержку и выразил желание принять его у себя, среди своего народа.
