То ли в шутку, то ли всерьез, Сартин со вздохом погрозил ему пальцем.
Николя поспешил к реке; лицо его горело. Хотя прощание прошло на шутливой ноте, встреча оставила после себя горький осадок. Радость от свидания с бывшим начальником быстро уступила место тревоге. Как трудна эта жизнь! Словно при свете молнии, он увидел своего отца, маркиза де Ранрея, мерявшего широкими шагами нижний зал фамильного замка. Забившись под навес над камином, маленький Николя слушал, как маркиз громогласно возмущался веком нынешним, дозволившим править бал посредственностям. Готовый принять любые перемены, он сожалел о героических временах, когда историю творили со шпагой в руках, а наивысшей доблестью почиталось умение достойно умереть. Он клеймил выродившиеся дворянство, превратившееся в «племя паркетных шаркунов», оторвавшееся от своих корней и не способное ни на что, кроме зубоскальства над нарушителями этикета в версальских гостиных. Николя вновь испытал чувство пустоты, часто охватывавшее его после смерти Людовика XV. Каждый действовал так, словно преемник покойного монарха являл собой пустое место. Казалось, даже Сартин порвал священную нить, связующую его с новым монархом. Он сильно изменился, а взор его, равно как и помыслы, устремились к Шуазелю, светилу, которое Николя, более хладнокровный или же менее пристрастный, давно считал сошедшим с орбиты. Он не верил возвращение в большую политику отшельника из Шантелу и в споре не поставил бы на него ни лиара. Все знали, какую неприязнь, чтобы не сказать отвращение, испытывал король к бывшему министру. Так кто же из них более наивен? Конечно, Сартин стремился получить должность министра Королевского дома, один раз уже от него ускользнувшую. Сейчас он надеялся, что с помощью королевы и Шуазеля он ее наконец получит. Боги ослепляют тех, кого хотят погубить. Если он сможет помочь своему бывшему покровителю избежать нового разочарования, он непременно это сделает.
На темных бурлящих волнах осенней реки раскачивались подозрительные отбросы. Увидев попавший в случайный водоворот скелет животного, он вспомнил разговор с Ленуаром. Неужели нельзя остановить чуму, что расползается по всему королевству, поражая животных и людей? Мысль о страшной эпидемии не покидала его до тех пор, пока он, задумавшись, не уперся в старинную решетку Шатле. Вспомнив о том, что ожидает его в подземельях мертвецкой, он тяжко вздохнул, ощутив навалившуюся на него усталость. Двигаясь по коридору, он мимоходом бросил тоскливый взор на каменный пол, где, мокрые и обильно посыпанные солью, лежали только что выловленные из реки трупы; городская стража действовала быстро, и бедняга, которого сегодня вытащили из воды возле набережной Тюильри, уже лежал вместе с собратьями по несчастью. Рядом послышался разговор, он узнал голоса друзей и обрадовался.
— А вот и наш Николя! — воскликнул своим низким голосом доктор Семакгюс.
Он снял камзол, старательно свернул его и положил в сторону. С тех пор, как хирург окончательно покорился нежной диктатуре своей служанки, он стал одеваться с иголочки и, словно юноша, заботился о своей внешности. Рядом с ним сидел на табурете Бурдо и с наслаждением курил свою старую трубку. Николя достал из кармана табакерку, чтобы взять понюшку. Взор его упал на крышку, и сердце его сжалось: подарок госпожи Дюбарри украшал портрет Людовика XV, молодого и улыбающегося. Пожав руку Сансону, он предложил табаку и ему. Настал черед чихания и приличествующего сей процедуре обмена любезностями.
— В сырое и холодное время, — назидательно изрек палач, — табак предохраняет от гиперемии и воспаления слизистых оболочек. Госпожа Сансон просила передать вам, Николя, что двери нашего дома для вас открыты, и она почтет за великую честь, если вы придете к нам на обед или на ужин, как вам будет угодно.
И, покраснев, он робким тоном добавил:
— Дети будут счастливы вновь увидеть друга их отца.
— Мои наилучшие пожелания вашей супруге, — ответил Николя. — Я охотно воспользуюсь ее приглашением, как только завершу теперешнее дело.
— Начнем же, господа, — торжественно провозгласил Семакгюс, — мы пришли сюда не для обмена любезностями. Поднимаем занавес и приступаем.
Широким жестом он откинул джутовую тряпку, прикрывавшую тело жертвы. Встав с табурета, Бурдо подошел поближе. Все склонились над дубовым столом, где покоилось тело Маргариты Пендрон, и в неверном свете факелов на стенах заплясали вытянувшиеся тени. Николя рассказал, при каких обстоятельствах обнаружили тело жертвы, и высказал свои соображения относительно времени ее смерти.
— Однако, красивая девица, — заметил Семакгюс. — Какая температура была на кухне в особняке Сен-Флорантен?
— Холодно, как на улице, — ответил Бурдо. — Накануне, в воскресенье, там ничего не готовили, а огонь в печах, плитах и каминах погасили еще в субботу вечером.
Оба хирурга принялись ворочать тело. Семакгюс взглянул на часы, что-то тихо сказал Сансону и задумался.
— Мы полагаем, — начал палач, откашлявшись, — что вряд ли нам удастся точно определить время смерти. Скорее всего, она случилась между десятью и двенадцатью часами вечера.
Николя не сумел скрыть своего изумления.
— Я рад, что ваша наука совпала с моими предположениями. Но все же, нельзя ли сказать точнее? Полагаю, вы понимаете, что от вашего заключения зависит спокойствие невинных людей.
— Юнец дерзает учить нас нашему ремеслу, — проворчал Семакгюс. — А ведь мы сами когда-то приобщили его к хирургии, поставленной на службу правосудию!
Все расхохотались. От смеха Бурдо выпустил несколько клубов дыма, а Николя так расчихался, что долго не мог успокоиться. Он был прав: соприкосновение с насильственной смертью, жуткой своей осязаемостью, порождало непредсказуемые взрывы хохота, отчасти наигранного и вымученного. Пользуясь передышкой, каждый старался унять свои чувства, а порой и страх.
— Увы, — ответил Сансон, — ваш вопрос содержит в себе ответ. Низкая температура в помещении, без сомнения, замедлила некоторые естественные процессы. Это усложняет нашу задачу и не позволяет вынести более определенного вердикта.
— Относительно времени, — уточнил Семакгюс.
Доставая из деревянного, покрытого лаком чемоданчика сверкающие инструменты, он перехватил любопытный взор Николя.
— Любуетесь моим сундучком? Его вы еще не видели. Я привез его из Голландской Индии. Это единственный экземпляр, вырезанный из цельного куска гнилостойкого железного дерева.
— Полагаю, — промолвил Николя, предвосхищая объяснения друга, — он пересек немало морей и океанов, ведь его стенки не боятся ни соли, ни сырости.
— Совершенно верно, я приобрел его, чтобы предохранить инструменты от ржавчины. В остальном, как я уже сказал, если вы хотите знать причину смерти, то она налицо. Вы согласны, дорогой коллега?
При этом обращении Сансон радостно улыбнулся, и они вновь склонились над телом. При каждом вскрытии Николя невольно сравнивал обоих анатомов с двумя воронами, которых в детстве он однажды увидел на тропинке, бегущей по берету Вилена: птицы трудились над трупом сдохшего животного. Согласно сложившемуся ритуалу, некоторое время хирурги обменивались репликами, не переставая при этом ощупывать рану на шее и производить замеры.
