— Не понимаю, откуда у вас такая ненависть к человеку, бывшему супругом вашей сестры.
— Брак моей сестры был мезальянсом. Сами подумайте. Выйти замуж, в сущности, за слугу.
Коренастое тело женщины задрожало от ярости.
— Разве освященный взаимной привязанностью союз не является благодатью, и его не должно принять со смирением? — спросил Николя.
— Вы не знаете, о чем говорите. Мало того, что он получил недурное приданое, он еще и унаследовал от моей сестры солидное состояние, которое, в случае его кончины, должно вернуться его законным владельцам.
— Законным владельцам?
— Нам, Дюшампланам.
От Николя не ускользнула крошечная пауза, сделанная монахиней, прежде чем ответить.
— Сестра, для проведения расследования мне необходимо уточнить кое-какие подробности.
Она села и, спрятав руки в рукава, принялась перебирать четки; ее улыбающееся благодушное лицо сияло кротостью и невозмутимостью.
— Слова Писания, в коих вы черпаете поддержку, вряд ли помогут пролить свет на факты сугубо материальные. Откуда вам известно, что, овдовев, ваш зять стал вести неподобающий образ жизни?
Она с отвращением повела головой, словно хотела сказать, что об его распутстве все знали еще до смерти сестры, а быть может, и до ее замужества.
— Семья сообщала мне: ведь я самая старшая…
— Сестра, не уходите от ответа. Похоже, вы в курсе его повседневной жизни в особняке Сен-Флорантен.
Она молча смотрела на него; на лице ее ясно читалось презрение и неудовольствие, словно он по пустякам отрывал ее от дела.
— Сударыня, — уточнил Николя, — напоминаю, вы обязаны отвечать на все вопросы магистрата, ведущего официальное расследование. И если ваша искренность не оправдает моих ожиданий, я имею право арестовать вас. Вы это понимаете?
— Не надо угрожать мне, сударь. Неужели мне, бедной монахине из монастыря Сен-Мишель, надо напоминать вам, что ваша власть кончается там, где начинается власть Церкви?
— Что вы хотите этим сказать?
— Что, будучи монахиней, я нахожусь в юрисдикции аббатства Сен-Женевьев, обладающего правом творить в своем бальяже малое, среднее и высшее правосудие. Только не говорите мне, что эти права упразднены в 1674 году Людовиком Великим: последующие постановления вернули их законному владельцу.
— Вижу, вы весьма сведущи по части судопроизводства! Однако, сестра, крючкотворство не слишком согласуется с вашим служением Господу!
— Господин комиссар, мой покойный отец налагал печати на приговоры в Шатле.
— Прекрасно, но откуда столь угрожающий тон? Насколько мне известно, вас никто ни в чем не обвиняет и не собирается брать под арест. Я ничего не забываю из того, что обязан помнить, и уж тем более указы короля, кои мы все должны исполнять. А вот в ваших рассуждениях есть изъян. Маленькая деталь, но она меняет все: возвращение права вершить правосудие, о котором вы говорили, простирается, насколько я помню текст постановления, на вполне определенную, ограниченную территорию, «участок, обнесенный оградой, двор и внутренний дворик». Но ваш дом находится на улице Пост, за пределами аббатства. Поэтому, согласно закону, вы находитесь в моей юрисдикции.
Побагровев от гнева, она в ярости завопила:
— Я буду жаловаться в церковный суд, монсеньору епископу!
— Я хорошо знаю монсеньора де Бомона. Его высокопреосвященство не станет слушать монахиню, не пожелавшую подчиниться правосудию своего короля.
От такого оскорбления она вся побагровела.
— Я не намерена вам подчиняться.
— Что ж, если вы продолжите упорствовать, я потребую от магистрата увещательное послание, в силу коего вы будете обязаны рассказать вашему настоятелю все, что вам известно об искомом уголовном деле. После трех увещательных посланий, оставшихся безответными, вас ждет отлучение.
— Что вы хотите от меня узнать?
— Кто сообщает вам о том, какой образ жизни ведет Жан Миссери в особняке Сен-Флорантен?
— Мне неприятно нарушать слово, данное могущественной и высокопоставленной особе, а именно герцогине де Ла Врийер…
Голос ее стал вкрадчивым, а интонация издевательской.
— …коя является благотворительницей сего дома, о чем вам, я полагаю, неизвестно. Без ее милосердной помощи мы вряд ли смогли бы поддерживать наших несчастных пансионерок.
— Значит, это она вам обо всем рассказывала?
— Она доверительно сообщила мне, что Миссери уже несколько месяцев сходит с ума по одной распутнице, уличной девке, поступившей к ней на службу. Она не хотела ее принимать, но супруг настоял, и ей пришлось согласиться. Она плакала от унижения и принесла свою боль к подножию нашего алтаря, где она молится за спасение души герцога. Я молюсь вместе с ней.
— Значит, герцог тоже…
Сестра Луиза от Благовещения с горестным видом прикрыла глаза.
— Ваши братья не пытались вернуть вдовца на путь истинный? — спросил Николя.
— У старшего нет характера, младший шалопай и сама беззаботность. А жена брата умеет только стенать, вместо того чтобы постараться и подарить мне единокровных племянников.
— И последнее, — промолвил комиссар. — Что вы делали в ночь с воскресенья на понедельник, примерно с десяти часов вечера до семи часов утра?
— Спала у себя в келье до шести утра, то есть до начала утренней молитвы; любая из сестер может это подтвердить.
— Что ж, я покидаю вас, сестра, но прошу как следует поразмыслить, не запамятовали ли вы чего-нибудь, что могло бы заинтересовать меня.
Отвесив прощальный поклон, он направился к двери. Собираясь переступить порог, он неожиданно обернулся и, увидев, с каким нетерпением монахиня ждет его ухода, не удержался и метнул последнюю стрелу.
— Забыл вам сказать. Ваш зять не умер, его рана оказалась не опаснее царапины. А вот любовница его убита.
Она стремительно повернулась, напомнив ему детскую игрушку волчок, и исчезла в угловую дверь. Привратница, та самая, что привела его сюда, бросилась к нему навстречу и повела его к воротам.
— Куда это сестра Луиза столь резво улепетнула, напрочь позабыв о приставшем ей достоинстве? — спросил Николя.
Ему показалось, что привратница в ответ усмехнулась, и он продолжил:
— Скажите, сестра, когда в последний раз ваш монастырь посещала герцогиня де Ла Врийер?
— Госпожа де Сен-Флорантен? Странно, что вы меня об этом спрашиваете. Как раз сегодня утром она приезжала побеседовать с сестрой Луизой…
Не удержавшись, монахиня прыснула со смеху.
— Она нос задирает… а нам потом за нее расплачиваться.
— В котором часу у вас в монастыре ложатся спать?
