— Нет, сэр. Если вкратце, вы наткнулись на молоденькую служанку, которая ждала любовника под деревом, а она слишком опасалась последствий, чтобы открыть всему миру, что случилось. Она была вашим привидением. Она была вашей Сильвией.
— Нет, нет… вы меня обманываете. Я вам не верю. Плащ, застежка…
— Принадлежали Сильвии. По крайней мере, в этом вы не ошиблись, — Холдсворт не отрывал взгляда от своего темного отражения в оконном стекле рядом с головой Фрэнка. — Плащ нашли в саду наутро после смерти миссис Уичкот. Миссис Карбери отдала его своей служанке. В этом нет ничего таинственного, кроме как в вашем воображении.
Фрэнк сел.
— Но я был совершенно уверен…
— Возможно, потому что вас терзало чувство вины.
— Ну конечно… сначала та девушка в клубе, а потом бедная Сильвия, которую избил ее чудовище-муж…
— Я этого не говорил.
Фрэнк налил себе еще бренди и выпил.
— Что ж, теперь все позади. И завтра мы будем в Лондоне. Знаете, вряд ли я вернусь в университет… он не подходит мне, а я не подхожу ему.
Холдсворту казалось, что он стоит на перекрестке дорог. За спиной лежало прошлое, а впереди таились бесконечные вариации будущего, в основном мрачные и непривлекательные. Он был полон усталости, злости и сожалений.
— В ночь, когда Сильвия умерла, кое-кто слышал звуки борьбы на заднем дворе Директорского дома. Ее тапочки позже нашли поблизости. Она была с кем-то. Я думаю, это были вы, мистер Олдершоу.
— Что? Да вы рехнулись. Точно рехнулись.
— Откуда еще вам знать, какой плащ на ней был? И даже форму застежки на плаще? Никто другой о них не упоминал. И, разумеется, она хотела бы, чтобы вы проводили ее по улицам. Кто может быть лучшим спутником, чем любовник?
Фрэнк уставился на него.
— Вы глупец, Холдсворт, глупец и безумец. Вам это известно? Разве вы не понимаете, что я вас уничтожу?
— Свидетель слышал вопль. Она собиралась перебудить весь колледж, мистер Олдершоу, и устроить скандал из-за своего мужа. И, несомненно, вас тревожило, что скажет ее светлость. Она снисходительная мать, но даже ее снисходительность должна иметь свои пределы. Возможно, вы пытались утихомирить миссис Уичкот и несколько перестарались. Я не верю, что вы хотели ее убить.
— Это… это чепуха. Я уже не припомню, кто мне рассказал о плаще… возможно, доктор Карбери или один из слуг колледжа. Но кто-то рассказал. Иначе и быть не может.
У двери Холдсворт обернулся. Ему нечего было предъявить магистрату, кроме вороха подозрений.
— Вы сохранили хладнокровие, — сказал он. — Очевидно, вы заперли Директорскую калитку за собой и выбросили ключ Сильвии, когда бежали обратно в Ламборн-хаус.
Фрэнк глядел на него с красным лицом и пустым бокалом в руке. Он снова казался ребенком, на грани слез.
— Чтоб вас черти взяли, — выдохнул он. — Она заявила, что я должен заставить Уичкота развестись с ней, что я должен жениться на ней.
— И?
— Но это было совершенно невозможно. Ее светлость не допустила бы этого. И к тому же…
— Что к тому же? — тихо спросил Холдсворт.
Фрэнк пожал плечами:
— В конце концов, она была всего лишь женщиной. Старше меня… у нее не было ни состояния, ни связей. Нет-нет… совершенно исключено. Да вы и сами понимаете.
— И вы убили ее?
— Но я… я не хотел.
— Вы набросились на нее.
Холдсворт подумал, каким же он был дураком, ведь доказательства с самого начала были у него под носом. Как это доктор Джермин назвал? Mania furibunda.
— Точно так же, как набросились на меня и мистера Уичкота на мельнице, и доктора Джермина в Барнуэлле, и бедного мистера Кросса. При встрече с трудностями вы склонны прибегать к насилию.
— Не забывайте, вы ничего не докажете. Я упеку вас за клевету. Я…
— Вы отправитесь завтра домой в одиночестве, мистер Олдершоу, — Холдсворт задержался в дверях. — И запомните вот что: вам от нее не избавиться. Сильвия останется с вами навсегда.
Церковный двор был пустым. Ночное небо затянуло облаками. Звезд почти не видно. Холдсворт прошел сквозь галерею в темноту. Он пересек мокрую траву, направляясь к восточному платану и Длинному пруду. В данном расследовании не было ничего научного, подумал он, ничего, что можно вставить в памфлет и предложить миру. Сплетение теней и оттенков, видимых, слышимых и понятых лишь наполовину.
Сплетение призраков?
Под деревом было темно. Вытянув руки, Холдсворт медленно двигался под его пологом, пока не ступил на берег Длинного пруда, недалеко от того места, где в воде нашли Сильвию Уичкот. Он вгляделся сквозь ветви. Огни горели в окнах второго этажа Директорского дома. Цвета поблекли, и формы стали текучими, их очертания растворились в сгущающейся ночи.
Мария. Джорджи. Сплетение призраков.
Имена возникли у Холдсворта в голове. Вместе с ними явились воспоминания и привычное чувство опустошенности. Он касался их осторожно и тщательно, подобно тому, как язык ощупывает больной зуб, чтобы оценить его состояние. Что-то изменилось за недели, проведенные в Кембридже. Что-то сместилось. Дорогие сердцу мертвецы чуть отступили от него.
Слева, на самом краю поля зрения что-то мелькнуло. Джон быстро повернул голову. Мостик, перекинутый к Директорскому саду, был едва различим — серая запятая над водой. На мгновение Холдсворту показалось, что он видит нечто бледное на вершине пологой арки… не очертания, а, скорее, просвет среди мрака, частично заслоненный перилами. Но чем больше он вглядывался, тем меньше видел. Зрение подшутило над ним.
Элинор?
Что ему делать? Он ошибся в ней. Он повел себя глупо и жестоко. И все же он не мог сдержать ликования. Она невиновна. Станет ли она его слушать?
Пока Холдсворт стоял в темноте, засунув руки в карманы и думая об Элинор, тишину нарушили звуки. Вдалеке открылась и закрылась дверь. Кто-то побежал по Церковному двору.
Надо идти к ней, подумал он, как можно скорее, умолять о прощении, броситься к ее ногам.
Джон по-прежнему не сводил взгляда с моста. На мгновение он уверился, что на нем кто-то есть, кто-то движется.
Элинор? Его сердце забилось быстрее. Чепуха, сказал он себе… что ей делать на улице в такое время? Это, должно быть, игра света, игра тени. И все же его сердце колотилось, и возможность ее появления оставалась.
Был только один способ убедиться. Холдсворт медленно пошел вдоль берега к мосту.
И тогда колокол колледжа начал бить. Он звучал непривычно: как будто дальше, чем обычно, сквозь туман. Холдсворт остановился и прислушался. Колокол бил, приглушенно, торжественно и мрачно. Двери и окна распахивались. Все в Иерусалиме возрождались к неестественной жизни, как будто на дворе стоял день, а не ночь.
