Но Элинор никак не удавалось сосредоточиться на книге. Взгляд то и дело скользил поверх удручающе симметричного сада к темно-зеленой массе платана. Она думала о Джоне и гадала, как ему понравилось на мельнице. Она ощутила его отсутствие за завтраком. В этом нет ничего предосудительного или необычного, уверяла себя Элинор, ведь за последние несколько дней она бывала в обществе чаще, чем порой за недели. Джон Холдсворт просто был частью этого общества; и в качестве хозяйки дома она должна была часто видеть его. И все же не могла отрицать, что испытывает уныние и скуку.
Окна гостиной были открыты, как и остальные в Директорском доме. Элинор осознала, что доктор Карбери принимает гостя в библиотеке внизу. Рокот мужских голосов — ее супруга и второго джентльмена — становился все громче. Их разговор постепенно накалялся.
Она позвонила в колокольчик. Когда Сьюзен, наконец, влетела в комнату, Элинор спросила, кто пришел.
— Доктор Джермин из Барнуэлла, мадам.
Элинор отослала девушку. Ей почудилось, или поведение Сьюзен действительно изменилось? Она казалась странной последние день или два… неестественно веселой, но в то же время настороженной, почти подозрительной.
Учитывая обстоятельства, неудивительно, что Карбери и Джермин обменялись гневными словами. Хотя извлечение Фрэнка из лечебницы не имело никакого отношения к ее мужу, Джермин, вполне естественно, считает, что на нем лежит, по меньшей мере, часть ответственности.
В действительности Элинор удивило то, что произошло далее. Джентльмены вскоре понизили голоса и, по-видимому, заключили мир. Примерно через десять минут она услышала, как внизу открылась дверь в сад. Вытянув шею совершенно не подобающим леди образом, Элинор увидела, как укороченные перспективой фигуры Карбери и его гостя идут по гравийной дорожке к калитке, ведущей на служебный двор, где располагалась прачечная.
Джентльмены отсутствовали минут пять и вернулись, склонив головы друг к другу, увлеченные беседой. Вскоре она услышала, как Джермин ушел.
Весьма необычно, подумала Элинор. Она совершенно не представляла, что им понадобилось во дворе. Несомненно, это никак не связано с тем, что произошло утром во вторник?
Сьюзен и Бен, сопя и хрюкая, точно свиньи в хлеву.
В четверг Гарри постепенно приходил в себя после производства в ранг апостола. Он заработал штрафы за пропуск службы, завтрака и утренней лекции; и ему почти наверняка предстояло вытерпеть неприятный разговор с доктором Ричардсоном, а то и последующие наказания. Он заставил себя встать с постели, когда услышал звон к обеду. Но спуститься в зал у него не было сил. Гарри сел на краю кровати, обхватив голову руками, и застонал. Ему казалось, что он никогда в жизни не захочет проглотить хотя бы кусочек пищи.
Одевался Аркдейл очень медленно. Обед уже остался позади, когда он закончил. В комнатах было невыносимо душно. Он спустился вниз, останавливаясь на каждой ступени и перемещая конечности, как будто они сделаны из стекла и могли разбиться от мельчайшего сотрясения.
Во дворе солнце ослепило его ярким светом. Мимо прошел Соресби, пожелав доброго дня, и от звука его голоса Аркдейл застонал.
Подобно больному животному, он повиновался велениям инстинкта, а не рассудка. Проковылял через галерею, мимо часовни и углубился в сады. Дошел до калитки, ведущей в Сад членов совета, в котором имел право гулять как сотрапезник начальства. Калитка была не заперта. Он очень медленно пошел по тропинке вдоль Длинного пруда. Здесь было прохладно и тенисто, и через некоторое время ему слегка полегчало. Но даже мельчайшее усилие казалось чем-то невыносимым. Он подошел к грубо отесанной скамье и грузно плюхнулся, поморщившись, когда сотрясение от удара добралось до его головы.
Гарри не знал, сколько времени просидел. Никто его не беспокоил. Скамья была уединенной, окруженная с трех сторон высокой живой изгородью из самшита. Он закрыл глаза и забылся тревожным сном, заключенный во вселенную боли.
Его пробудили голоса. Он открыл глаза. Голоса доносились с противоположной стороны пруда, из Директорского сада. Аркдейл зевнул и потер голову. Заметил две фигуры в черном, мелькнувшие в бреши между двумя изгородями. В первой — тучной — нельзя было не узнать доктора Карбери собственной персоной; он ступал тяжело, словно большое усталое животное. За ним следовал Тобиас Соресби, высокий и сгорбленный, его конечности перемещались с неуклюжим проворством. Их беседа продолжалась, но слова оставались неразборчивы.
Гарри нахмурился. Все знали, что Соресби — любимчик Ричардсона. Это автоматически означало, что Карбери не любит его. Так почему же тогда он вышагивает по саду Карбери? Чепуха какая-то.
Аркдейл снова задремал. И вновь его вырвал из забытья голос.
— Будь ты проклят! — громко произнес Карбери, после чего его голос превратился в бормотание и быстро растаял в тишине.
Аркдейл открыл глаза. Никого рядом не было. Директорский сад казался пустынным. Наверное, ему приснилось. Он закрыл глаза.
На этот раз Гарри спал крепче и громче. Когда он, вздрогнув, очнулся, солнце стояло ниже, а воздух стал прохладнее. Он почувствовал руку на плече.
— Гарри, надеюсь, с вами все в порядке?
Аркдейл повернул голову и поднял взгляд. У скамейки стоял Филипп, улыбаясь ему сверху вниз. Он выглядел до обидного трезвым и здоровым.
— Я в прекрасном расположении духа, — кисло ответил Аркдейл. — Лучше не бывает.
Уичкот сел и вытянул ноги.
— Я искал вас в ваших комнатах, но безуспешно. Мепал сказал, что я могу найти вас здесь. Боюсь, вы несколько бледны. Надеюсь, вы не слишком засиделись над книгами?
— Уйдите, Филипп, — вяло произнес Аркдейл. — Я не в настроении для ваших шуточек.
— Через час или два вы будете как огурчик, можете не сомневаться. Итак, ваша вчерашняя доблесть вызвала немалое восхищение прочих апостолов. Все сошлись на том, что редкая девица кричала так громко.
— Где… где она?
— Девушка? Откуда я знаю? Вернулась в Лондон, наверное. Я пришел, чтобы осведомиться о вашем здоровье и пригласить на завтрашний обед в узком кругу. Я подумал, может, съездим в Ньюмаркет?
[29]
— Нет, — Аркдейл сам удивился своей горячности. — Это… не слишком удобно.
Мгновение они сидели в молчании. Гарри втайне решил, что с настоящего момента, если Господь пощадит его, он станет заядлым книгочеем. Никогда еще трезвая ученость не казалась ему такой привлекательной. Никогда еще азартные игры, разврат и пьянство не казались ему такими глупыми, неприятными, дорогостоящими и нездоровыми.
Уичкот засмеялся.
— Мне следовало еще подождать, дорогой Гарри. В таком состоянии вы мало что понимаете. Скоро вы почувствуете себя лучше, и тогда я спрошу вас снова.
— И я дам вам такой же ответ.
