— А ну-ка залезай обратно, чертова тряпка, — изо рта моего надсмотрщика вылетали ругательства, но говорил он шепотом, словно боялся, что нас услышат и узнают, что он пренебрег своими обязанностями. — В гроб, я сказал!
Он наклонился и потащил меня по полу, а потом запихал обратно в гроб так, что я лежал в неудобной позе на боку. Затем он с силой толкнул мою голову, чтобы я не высовывался, и я ударился носом о деревянную стенку. Потекла кровь. Я услышал, как он мечется по комнате, и слегка приподнялся на локте. Мой обидчик поправил парик и треуголку на голове трупа, подняв в воздух еще одно облако пыли. Карандаш он не заметил. Выглянул в окно, но не увидел ничего такого, что могло вызвать беспокойство.
Неуклюже повернувшись, он задел вытянутую левую ногу трупа, и от удара рука мертвеца свалилась с колен. Послышался треск, похожий на звук разрываемой ткани. В принципе удар был легким, но этого хватало, чтобы рука повисла плетью.
Казалось бы, забальзамированное тело должно быть твердым. Только некоторое время спустя я осознал всю значимость этого движения и того, что кость можно сломать, приложив минимум усилий. Эта конечность уже сломана, но в первый раз это было сделано специально.
Сначала мой тюремщик не понял, что натворил. Разумеется, он ощутил удар, повернулся и с подозрением посмотрел на мистера Иверсена старшего, словно ожидал, что старик тоже ударит его в ответ.
Перчатка соскользнула с руки — она определенно была больше по размеру, а может, просто кисть усохла — и упала на пол. Я увидел пожелтевшую восковую кожу, длинные ногти и пятна на пальцах, похожие на чернильные кляксы. Где-то в уголке моего сознания, в том уголке, что далек от теперешних тревог, я понял, что уже имел честь лицезреть нечто похожее раньше. Затем, сфокусировав взгляд, я разглядел, что верхние фаланги указательного пальца отсутствуют, причем увидел это с такой ясностью, что она причинила мне почти физическую боль. Я тут же вспомнил таверну на Шарлотт-стрит, содержимое сумки мистера По на столе и судорожный вздох официантки.
Редкий образец digitus mortuus praecisus, который мне одолжил сам профессор. Разве что теперь он перестал быть таким уж редким.
78
Ночью те типы, что привезли меня на Куин-стрит, повторили мрачный спектакль, разыгранный утром, но теперь уже под надзором мистера Иверсена. Его присутствие странным образом их отрезвило. Когда они собирались заколотить крышку, мистер Иверсен жестом велел отойти от гроба, а сам заглянул внутрь:
— Прошу вас, не беспокойтесь, — сказал он. — Это всего лишь на час или что-то около того. Как там, у Шекспира, мистер Шилд: уснуть и видеть сны, быть может?
Он подал знак, и его подручные заколотили крышку. Удары молотка оглушали меня словно артиллерийский огонь. Меня спустили по лестнице и загрузили гроб в стоящий наготове экипаж, предположительно тот же самый, что привез меня сюда. Мы тронулись, и в столь поздний час ехали уже намного быстрее, несмотря на темноту. Сначала я услышал уличный шум, хоть и очень далеко, а потом крик караульного, извещавшего, который час. Постепенно все звуки стихли, и мы набрали скорость.
Лошадей, как мне кажется было две, и судя по тому, что почта не трясло, мы ехали по хорошей дороге, где за проезд взималась плата. Значит, меня везут или на север или на запад, поскольку если бы мы ехали на юг или восток то нужно было бы дольше тащиться по улицам Лондона. Порой мимо моей деревянной темницы с грохотом проносились телеги, и я решил, что они являются частью ночного каравана, доставляющего еду и горючее в вечно голодное брюхо мегаполиса.
Эта поездка стала репетицией смерти, предвкушением ада. Мои руки и ноги оставались связанными, мне снова сунули кляп в горло, а сверху в гроб бросили шляпу и ботинки. Я был лишен света, свободы движения и действий и даже лучика надежды — состояние близкое к небытию. Когда я трясся в этом гробу, то временами был готов отдать все что угодно, даже Софи, даже собственную жизнь, лишь бы превратиться в неодушевленный предмет, например в мешок картошки или груду камней, и утратить способность чувствовать и бояться.
Неприятные ощущения усилились, когда мы свернули с широкой дороги и поехали по изрезанным колеями тропкам с множеством крутых поворотов, которые экипаж проходил так быстро, как только получалось у кучера. В какой-то момент мы резко взяли влево и внезапно остановились, незакрепленный гроб съехал вперед чуть наискосок и стукнулся о стенку экипажа, отчего я ударился головой сильнее, чем раньше. Я понял, что передние колеса попали в канаву, и молился, чтобы у нас сломалось колесо или ось — все что угодно, только бы возросли мои шансы на спасение. Но, увы, через пару минут мы продолжили путь.
Я осознал, что путешествие близится к концу, когда земля под колесами сменилась булыжником, на котором немилосердно трясло. Мы притормозили, повернули направо и остановились. Прекращение движения должно было принести мне облегчение, но вместо этого лишь усилило ощущение безысходности. Как я ни старался, не мог понять, что происходит вокруг. Я сильно замерз, и все тело сводило судорогой.
Мне отчаянно хотелось воздуха и света, поэтому я постучал в крышку гроба, в потолок крошечной темницы. И тут я вспомнил, как на поле боя при Ватерлоо я раненый лежал в темноте, придавленный трупом лошади, и застонал, пока пропитое и настоящее постепенно сливались друг с другом, словно любовники в объятии. Паника была моей соседкой в этом гробу, призраком прошлого, который задушил бы меня, дай ему волю. Но я сражался, заставлял себя дышать медленнее, расслаблял напрягшиеся мускулы.
Раздался приглушенный треск, от которого мой деревянный мирок закачался. Гроб стащили с повозки. Я услышал стук и грохот. Тошнота подкрадывалась к кляпу. Гроб качнулся. Меня вперед ногами спускали по пологому склону, потом остановили, все еще под углом, с таким толчком, который по неприятным ощущениям превосходил все предыдущие. Но времени опомниться не было, поскольку гроб двигался дальше, затем его перевернули и с сокрушительным ударом поставили на какую-то горизонтальную поверхность.
Снова кто-то всунул лом между крышкой и гробом. Гвозди с корнем вырвали из дерева. Я впервые за несколько часов увидел тусклый свет. Он исходил от подрагивающего пламени двух свечей, но на мгновение эти свечи показались мне ярче солнца. На фоне света я различил две большие тени, нависшие над гробом, который, как оказалось, стоит на полу. Надо мной маячила решетчатая конструкция из балок и досок. Раздался ужасный грохот, когда крышку сбросили с гроба.
Я попытался сесть, но обнаружил, что ноги и руки не слушаются. Кто-то засмеялся, и знакомый запах джина заполнил ноздри. Я находился в помещении, похожем на низкий погреб с кирпичными стенами. Я узнал подручных мистера Иверсена, оба держали в руках по свечке. Один из них наклонился и поднял ломик, а второй вытащил кляп. Затем напарники, не обращая на меня внимания, словно пара черных тараканов, рванули по деревянной лестнице, ведущей к люку.
— Простите, — прохрипел я, — ради бога, оставьте мне свечу! И скажите, что это за место.
