Я не знаю, верил ли сам Шилд в то, что история, рассказанная им, правдива. Большая часть того, что он пишет, созвучна моим собственным, пусть и более ограниченным, представлениям об этом деле. Я помню те происшествия, которые он описывает, хоть и не так подробно. Но в общем я могу подтвердить, что Шилд точно описал события.
Тем не менее у Шилда, вероятно, был свой мотив создать эту рукопись. По прошествии стольких лет невозможно найти подтверждение приведенным сведениям в иных источниках. По сути, большую часть его рассказа никогда не удастся подкрепить доказательствами. Более того, память человеческая такова, что мы можем, сами того не желая и не осознавая, облекать правду в одеяние вымысла. Прежде всего, зачем Шилд вообще записал сей рассказ? Дабы скоротать дни и недели в ожидании, пока Софи не сможет уехать с ним? В качестве оправдания? Или aide-memoire
[44]
на случай, если власти проявят интерес к деяниям Стивена Карсуолла, Генри Франта и Дэвида По?
Язык Шилда кажется простым, но мне интересно, не скрывается ли за этой простотой расчет, желание манипулировать истиной ради одному ему известных целей? В какие-то моменты я видел в повествовании желание рассказать правду, в какие-то — готовность приукрасить действительность. Мне трудно верить, что он смог воспроизвести точно разговоры, оттенки выражений лиц собеседников или же витиеватый ход собственных мыслей.
Меня невыносимо раздражает, что многие вопросы так и остались без ответа. На первой странице Шилд вводит читателя в повествование in medias res
[45]
, а на последней обрывает рассказ буквально на полуслове. Случайно или намеренно? Или же повествование обрывается на этом месте лишь по той причине, что Аткинс выкрал рукопись?
Я никогда этого не узнаю. И если истина бесконечна, то любое дополнение к тому, что мы уже знаем, послужит напоминанием о том, что осталось непознанным.
IV
Часы Бреге, ранее принадлежавшие Карсуоллу, тикают уже более полувека. В конце концов, время всегда остается нашим хозяином, а мы слабеем, старимся и умираем.
Многое из написанного может шокировать современные умы. Очень жаль, что Томас Шилд не смягчил кое-где выражения и не набросил покрывало благопристойности на некоторые мысли, слова и действия, которые он описывает. Иные пассажи обнажают дурные манеры автора, а порой он скатывается и до непристойности. Да, Шилд писал в эпоху более грубую и не столь утонченную, как нынешняя, но он зачастую оскорбительно груб.
О публикации повествования Шилда даже для ограниченного круга читателей не может быть и речи. Я не позволю ни своей супруге, ни слугам прочесть эту рукопись, но я не намерен уничтожать ее. Мой мотив прост: как говорит Вольтер, бывают случаи, когда мы должны тщательно взвесить потребности живых и покойных, и иногда долг перед живыми важнее, чем репутация мертвых.
Но не следует ли из этого, что если мы обязаны говорить правду о мертвых, то мы должны донести ее до наших потомков? Когда я написал предыдущее предложение, мне пришло в голову, что, возможно, Божественное Провидение послало мне записи Томаса Шилда, чтобы я мог внести свою лепту и дополнить их.
V
Щедрый подарок Флоры, — ее от наследства в пользу кузины очень хвалили в свете. Даже мой брат Джордж, не самый щедрый человек, счел это справедливым, и он, разумеется, понимал, что и его имя будет упоминаться в связи с этим благородным жестом, и осознавал выгоду. Церемония их бракосочетания состоялась в узком кругу на несколько месяцев позже первоначальной даты.
К тому времени миссис Франт уже покинула Маргарет-стрит. Проведя несколько месяцев за городом, она в итоге поселилась в симпатичном домике в Туикнеме около реки. Ее служанка миссис Керридж осталась ухаживать за мистером Карсуоллом. Теперь я понимаю, что миссис Франт, должно быть, узнала о двуличности миссис Керридж, ведь та предоставляла информацию о своей хозяйке и Хармвеллу, и мистеру Карсуоллу.
В конце тысяча восемьсот двадцатого года я навестил Софи в Туикнеме и осмелился повторить свое предложение. Она вновь отвергла меня. Когда Софи жила на Маргарет-стрит, мне показалось, что у нее появились ко мне какие-то чувства, но это было еще до подарка Флоры и (как я теперь понимаю) той судьбоносной встречи в Грин-парке.
Все к этому шло. Еще в марте тысяча восемьсот двадцать первого года я застал Софи дома, а когда заехал к ней спустя три недели, она уже покинула Туикнем. Ставни были закрыты, вся мебель зачехлена. Маленькая служанка осталась присматривать за домом. Девушка была нема. Теперь я отважусь предположить, как ее звали и что ей пришлось пережить. Она написала мне записку удивительно аккуратным почерком и сообщила, что хозяйка уехала на некоторое время, и она не знает, куда. Когда я в следующий раз проезжал мимо в мае месяце, в дом уже въехали новые жильцы, и миссис Франт не оставила нового адреса.
С того самого дня и до сих пор я ничего не слышал о Софии Франт и не видел ее. Первые полгода после ее исчезновения я пытался выяснить ее местонахождение. Флора сказала, что не получала новостей от кузины, пообещала сообщить, если та с нею свяжется, и призналась, что озадачена не меньше моего.
Чарли уже давным-давно забрали из школы мистера Брэнсби в Сток-Ньюингтоне, и в школе Туикнема, куда он ходил некоторое время, тоже ничего не знали о нынешнем месте жительства мальчика. Я попробовал расспросить мистера Роуселла, но он сообщил, что не может дать мне адреса ни миссис Франт, ни мистера Шилда. Когда я проезжал Глостер по дороге в Клеарлэнд, то поинтересовался собственностью Софи, чтобы узнать, что у земельных владений на Оксбоди-лейн недавно сменился хозяин. Я нанимал даже частных сыщиков, но и они не добились успеха.
Однако не стоит думать, что вся моя последующая жизнь была лишь долгим закатом и я только и делал, что оплакивал потерю Софии Франт. Правильнее будет сказать: я всегда осознавал в глубине души, что ее нет рядом.
Так легко представлять, что могло бы быть, если бы я, например, не струсил и сделал ей предложение в Монкшилл, несмотря на ее бедность, на ее сына и дурную славу первого мужа. Но Джордж и матушка тогда объединились и начали убеждать меня не делать этого, говоря, не вдаваясь в подробности, что у меня не так много денег, чтобы содержать еще и семью, поэтому мне стоит найти невесту хотя бы с небольшим приданым, и в любом случае я вряд ли буду счастлив с вдовой растратчика.
Я поступил на дипломатическую службу и сначала служил при нескольких дворах Германского Союза, а позднее в Вашингтоне, но порою это было просто невыносимо из-за ужасного климата американской столицы. В мою бытность в Соединенных Штатах я снова встретился с Ноаком — он стал еще более чудаковатым, но был настолько богат, что просто не мог не пользоваться значительным влиянием. Год спустя он умер и, как оказалось, распределил большую часть своего огромного состояния между различными благотворительными обществами, оставив немалую сумму своему бывшему секретарю Хармвеллу.
