Кастельно разрядил напряжение, указав на красивые дома, чьи окруженные высокими стенами сады спускаются к самой воде. По мере того как мы проплывали мимо, он знакомил нас с обитателями этих вилл: вон там — Сомерсет-хаус, где королева Елизавета жила в бытность свою принцессой, пока не унаследовала трон, а теперь там размещают иностранных дипломатов; вон высокая въездная башня госпиталя Савой, построенного дедом королевы для попечения о бедных, а далее пристань и лестница к величественному зданию Йорк-плейс — эту усадьбу выстроил могущественный кардинал Уолси, но отец королевы отобрал ее и преподнес в дар своей… Тут Кастельно по должности дипломата проглотил слово «любовнице» и выразился аккуратнее: своей второй супруге Анне Болейн, матери царствующей королевы.
Курселю подобные рассказы явно приелись, но Мари и я, недавние гости столицы, еще не усвоившие записанную в камне историю, наслаждались подробностями, кои хранил в своей неистощимой памяти посол. Поросшие влажным мхом каменные стены и громоздящиеся друг на друге каминные трубы обретали краски жизни, когда Кастельно передавал драмы, разыгрывавшиеся внутри, в этих залах и галереях. Мари, кажется, особенно занимала судьба Анны Болейн.
— Подумать только, — вымолвила она, ни к кому в особенности не обращаясь и жестом указывая на стены Йорк-плейс, в то время как гребцы дружно налегали на весла, чтобы пройти изгиб реки, и величественное здание постепенно отступало, скрываясь из глаз. — Подумать только, много лет король любил ее и сражался за то, чтобы сделать ее своей королевой, и она ждала его, выглядывая из этих окон. Все были против их брака, но любовь сметала любые препятствия. Он готов был пожертвовать своим королевством ради женщины. Это так романтично! Вы согласны со мной? — Обернувшись, она адресовала этот вопрос мне — сама невинность, глаза широко распахнуты, мягко округлены губы.
Я заметил, что ее ужимки действуют на нервы Курселю; Мари забавляла такая игра: она сталкивала нас лбами, пробуждала соперничество и ревность. Вероятно, так же она обходилась и с Трокмортоном, когда он был под рукой, да и со многими другими мужчинами. Эта женщина даже не понимала, что я отказался играть по ее правилам.
— А как только он заполучил ее, стал изобретать предлог, чтобы отрубить ей голову, — с улыбкой добавил я. — Утоленное желание быстро приводит к пресыщению.
— Цинические у вас понятия о любви, Бруно, — пожурила меня мадам де Кастельно.
— Они основаны на опыте, как и все мои гипотезы.
— Вот и дворец! — резко прервал нас Курсель, и мы все обернулись, наблюдая, как низкие красно-кирпичные стены пристройки, доходившие до самого берега, сменяются более высокими оградами из светлого камня, а впереди выступало в воду какое-то сооружение — причал? — густо увешанное светильниками.
Кастельно поднял руку, призывая к молчанию, и медленно обвел нас взглядом, давая понять, насколько серьезно то, о чем он собирается нас предупредить.
— Сегодня вечером мы не вступаем в разговор с Генри Говардом и его спутником; ничего, кроме обычного приветствия, — предостерег он. — Недопустимо, чтобы ее величество или кто-то при дворе заподозрил особые отношения между нами. Договорились? — Вопрос был обращен ко всем, но смотрел он в глаза супруге.
Мы покорно кивнули в ответ.
— Причальте у Приви-бриджа, — распорядился Кастельно, и Мари заранее принялась разглаживать складки платья и плаща.
Вопреки своему названию, Приви-бридж не мост, а пристань; приподнятый на деревянных сваях и накрытый сводом причал. Построен этот своеобразный домик на воде с таким расчетом, чтобы королевские гости не вымокли по пути в лодку. Нынче его стены были украшены золотыми и алыми флагами с гербами королевы, лев и дракон двигались, оживая под речным ветерком. Лестничные ступеньки спускались от этого «моста» непосредственно к воде, и двое мужчин в королевских ливреях ждали там, чтобы помочь гостям подняться на пристань.
Кастельно высадил супругу и последовал за ней, мы с Курселем тоже не отставали, хотя я и приостановился на миг, озирая нависавшие над головой стены дворца. То был мой первый визит к английскому двору, и теплилась надежда, что меня представят самой Елизавете, но предчувствие было скорее тревожным, чем радостным.
Нас провели под длинной аркой, а затем по широкому мощеному двору, который был со всех четырех сторон окружен крепостными стенами красного кирпича, с зубчатыми ограждениями на крышах и высокими створчатыми окнами, обрамленными жемчужно-белым камнем. В каждом проходе, у каждой двери, в сгущающихся вечерних сумерках темнели фигуры высоких и крепких молодых людей во всеоружии и с королевским гербом на плаще.
— Елизавета устрашена, — негромко заметил Курсель, кивая в сторону одного из каменноликих охранников. — Обычно во дворце не выставляют столь многочисленную стражу.
— Должно быть, у нее есть на то причины, — ответил я, и Курсель разразился хищным смехом.
С высокой открытой галереи большого зала доносились обрывки музыки и болтовни и плыла густая волна аромата или какого-то курения, каким очищают воздух. На пороге Кастельно остановился и предостерегающе поднял палец, так внезапно, что я чуть было не споткнулся и не рухнул на моего покровителя.
— И чтоб без неприятностей, Бруно! — Улыбка смягчала, но отнюдь не отменяла это предостережение.
Еще бы, он взял меня ко двору на свою ответственность, это дорогого стоит. В Европе я заслужил репутацию спорщика и даже бунтаря, но сейчас я был членом французской делегации, можно даже сказать, представлял самого короля Генриха. Мне и вообще-то следовало вести себя в Англии потише, а в этот вечер нужно еще и поддержать доброе мнение королевы Елизаветы о Генрихе Французском и его посольстве. Возможно, Кастельно прав, и только эти добрые отношения еще отделяют нас от войны. У Курселя это предупреждение вызвало неприязненный смешок, но я покорно кивнул, и Кастельно, вполне удовлетворенный, отвернулся от меня, оправил камзол и приготовился войти как подобает. За его спиной Мари глянула на меня и подмигнула. Но в тот момент величие разворачивавшегося перед нами зрелища вытеснило все прочие мысли и впечатления.
Верхняя часть уходивших к аркам свода стен была ярко освещена благодаря высоким стрельчатым окнам, и эти окна, и этот свет увлекали взор ввысь, к темному дереву консольных балок крыши, изысканно украшенных резьбой, с позолоченными антрвольтами. Настенные скрепы удерживали многочисленные цветные флаги, каждый с какой-нибудь королевской эмблемой, вышитой золотом, багрянцем и лазурью. Нижняя часть этих длинных стен — насколько я мог рассмотреть за столпотворением — была завешена фламандскими гобеленами, на которых с изощренной детальностью были представлены сцены Ветхого Завета.
Придворные в шелках и бархате всех оттенков собирались группами или бродили по залу, поглядывая друг на друга и выставляя напоказ свои наряды. Мужчины были одеты в короткие, до колен, панталоны с буфами, белые шелковые чулки подчеркивали изящество лодыжек, прорезные рукава камзолов открывали изысканные цвета подкладок, а широкие накрахмаленные кружевные воротники придавали им вид экзотических птиц, раздувающих зоб и поднимающих перья при виде соперника, впрочем, у них и запястья были украшены манжетами под стать. На одном плече щеголи закрепляли золотой или нефритовой брошью короткий бархатный плащ, и, когда они склоняли головы в беседе, длинные павлиньи перья на шляпах кивали и колыхались и порой зацеплялись друг за друга. Многие носили у пояса серебряные шарики с благовониями, воздух был насыщен пряным и душистым ароматом. Мужчины все без исключения нацепили парадные шпаги, висевшие у бедра в разукрашенных ножнах.
