— Так мне это видится, милорд.
— Значит, убили ее, потому что заговорщикам девушка показалась ненадежной и они опасались предательства?
— Думаю, да, милорд.
— А Эбигейл Морли знала достаточно, чтобы опознать возлюбленного Сесилии — по крайней мере, он так думал, — и потому он убил и ее?
Вновь я кивком подтвердил согласие со словами лорда Лестера.
— В таком случае все подозреваемые присутствуют здесь, в этих стенах, — подытожил граф, обращаясь к своим коллегам. — Все известные нам соучастники французского и испанского заговора приглашены сегодня вечером на концерт. Гости собрались по меньшей мере за три четверти часа до выхода королевы, и любой мог незаметно выскользнуть из зала в подобной толкотне. В этот самый момент в зале, вполне вероятно, находится человек, чьи руки буквально обагрены кровью.
Уолсингема эта речь озадачила. Бёрли недовольно цокал языком:
— Чего вы от меня требуете, Лестер? Прилюдно арестовать Генри Говарда и графа Арундела, а заодно французского посла и посла Испании? Предъявить им публично обвинение в убийстве, при том что доказательствами мы покуда не располагаем? — Бёрли мрачно покачал головой. — В любом случае, вы же не думаете, будто вельможи совершают убийства своими руками, даже если они и причастны к заговору. Они себе крутятся в зале на глазах у трехсот свидетелей, а тем временем какой-нибудь сообщник, подручный, покончил с бедной девушкой.
— Будет лучше, если нам удастся усадить гостей в лодки и кареты, не позволив им догадаться о том, что здесь произошло. Я прикажу стражникам быстро проводить всех, когда концерт закончится.
— Она захочет позвать Ди, — предупредил Лестер, поглядывая на Уолсингема с гримасой, значения которой я не мог разгадать.
Уолсингем на миг прикрыл глаза, пытаясь оценить новую проблему:
— Без сомнения, позовет.
— Она и так разволновалась после его вчерашнего визита. А уж теперь… — Лестер оборвал свою речь, жестом указав на что-то, скрывавшееся, по-видимому, за дверью. — Ведь это не совпадение. А она и впрямь подумает, что пророчество.
— Господи, видения доктора Ди! Я-то и не вспомнил! — Бёрли сложил руки, точно на молитве, кончиками пальцев коснулся губ. — Предлагаю немедленно допросить Джона Ди! И необязательно, чтобы допрос вел кто-то из его друзей, — уточнил он, бросив предостерегающий взгляд на Лестера. Затем он вновь сосредоточил внимание на моей скромной персоне: — Пора нам отвести туда Бруно, Фрэнсис. Времени в обрез.
Уолсингем кивнул:
— Верно. Даже мотеты мастера Бёрда не способны занять всю ночь.
По длинным коридорам, мимо гобеленов и пылающих в настенных канделябрах факелов, он повел меня чуть ли не рысью, а Бёрли следовал по пятам и нес дополнительный светильник. Стражей на всех поворотах прибавилось даже по сравнению с тем, что я наблюдал перед концертом; их угрюмые, напряженные лица вполне соответствовали захватившей дворец атмосфере подозрительности и страха. Мы перешли в ту часть дворцового комплекса, что принадлежала ремесленникам и слугам, тому прячущемуся за кулисами празднества люду, чьим неустанным трудом обеспечивается пышность и роскошь власти. Здесь тоже располагались стражи; заслышав наши шаги, они тут же хватались за алебарды, но почтительно опускали оружие, узнавая приближавшихся к ним вельмож.
Вслед за Уолсингемом я прошел по скупо освещенному двору, где в одном углу громоздились бочки, а в другом — то ли доски, то ли дрова. Двое мужчин при свете небольшого фонаря перетаскивали груду мешков из одного флигеля в другой. Всю дорогу Уолсингем не раскрывал рта, и, хотя мне очень хотелось задать пару вопросов насчет Ди и его пророчества, выражение лица секретаря ее величества внятно предупреждало, что мне лучше помалкивать. По правую сторону служебного двора тянулось длинное двухэтажное здание из красного кирпича, на крыше торчал целый ряд высоких труб. Уолсингем замедлил шаги и остановился возле встроенной в стену полукруглой решетки, высотой примерно мужчине по пояс. Сквозь железные прутья я расслышал тихий плеск воды по другую сторону решетки.
— Это дворцовая кухня, — негромко пояснил Уолсингем.
Кивнув головой, я слегка подался вперед и разглядел, что решетка прикрывает сводчатый туннель, проходивший через середину здания, а другой конец туннеля, очевидно, сообщался с рекой. Дневной свет уже расставался с небом, а в туннеле и вовсе ничего не было видно, кроме глухой тьмы. Там, сообразил я, разгружаются лодки с припасами для кухни.
Группка слуг на почтительном расстоянии от нас перешептывалась между собой, неотрывно следя за каждым нашим движением. Послышались приглушенные женские рыдания. Очередной страж — он прислонился к стене у маленькой дверцы слева от решетки — при виде Уолсингема торопливо подтянулся и с военным поклоном открыл перед нами эту дверь. Уолсингем знаком предложил Бёрли, нашему факелоносцу, пройти вперед. Дверь вела в мощенный камнем коридор, за которым, судя по впитавшимся в стены ароматам мяса и приправ, располагалась собственно кухня. Сразу же из коридора открывалась дверь направо. Перед этой дверью Уолсингем помедлил и обратился ко мне:
— Зрелище малоприятное, Бруно, тем более что ты был знаком с девушкой. Но мне нужно знать твое мнение об этом убийстве. Прости, что приходится подвергать тебя… — Голос его смягчился, и я молча кивнул в ответ.
Уолсингем взял светильник у Бёрли. Мы вошли в небольшое помещение, похожее на кладовую. Пусто, лишь деревянные ящики у стены да неподвижная фигура в белом платье на каменном полу — словно призрак. Уолсингем решительно двинулся вперед и склонился над телом, подняв факел так, чтобы в его колеблющемся свете предстали все подробности горестной гибели Эбигейл Морли.
Лиф ее платья был разорван посередине и разведен в стороны, обнажая торс. В левой груди торчал кинжал, вонзившийся в девичью плоть чуть ли не по самую рукоятку. Прямо в сердце, мысленно сказал я себе. Меня преследовало тревожное ощущение, будто я уже побывал здесь прежде, будто передо мной уже представал этот образ или я пережил в недавнем прошлом нечто похожее. Когда я подошел ближе и опустился рядом с Эбигейл на колени, я увидел, что и само тело, и камни, на котором оно лежало, покрыты водой, рыжие волосы жертвы не рассыпались вокруг ее головы, а, намокнув, сбились в тяжелую массу. Уолсингем поднес факел ближе и жестом велел мне еще раз взглянуть на ее грудь. На правой груди, напротив кинжала, в бледной коже был вырезан некий знак: прямой крест, а внизу повернутый вправо хвостик — астрологический символ Сатурна. Я осторожно выдохнул, стараясь угомонить забившийся молотом пульс: в ужасный миг прозрения я понял, почему граф Лестер заговорил о докторе Ди и о чем-то большем, чем совпадение. Образа, показавшегося мне знакомым, я не видал воочию, но слышал его описание; в пророчестве. Эбигейл убили почти в точном согласии с последним видением Неда Келли, о котором рассказывал мне Джон Ди.
Наконец я собрался с духом и заглянул убитой в лицо. Бледное, с оранжевыми отблесками факела, но удивительно мирное для человека, встретившего насильственную смерть. Это само по себе показалось мне странным: за годы, проведенные в скитаниях, я видел много пронзенных клинком трупов, и ни разу — такого спокойного лица. Обычно черты были искажены, сведены судорогой, в них запечатлевались борьба и последняя мука.
