Городской особняк графа Арундела — один из тех краснокирпичных домов с высокими трубами, чьи обширные участки доходят до самого берега реки, хотя от вида самой Темзы (но не от ее ароматов) эти роскошные дома отгораживает высокая стена. Путь туда вверх по течению от Солсбери-корта недолгий, но по дороге Курсель успел выразить свои чувства по поводу моего назначения «заместителем посла».
— Возмутительно! — забрызгал он слюной, когда лодка накренилась на борт.
Мы проходили мимо Иннер-Темпла, ветер раскачивал ветви и забрасывал осенними листьями гладь реки. Мари успокоительно коснулась руки секретаря — я намеренно пропустил его в лодку сразу вслед за мадам де Кастельно, догадываясь, что Курсель рвется занять место подле нее. Мне и без того хлопот в тот вечер хватало, и я предпочитал избежать лукавых прикосновений Мари, и за ужином тоже мне ни к чему, чтобы ее ножка невзначай прижималась к моей. Я был полон решимости сесть как можно дальше от нее.
— Возмутительно, и все тут. Если посол болен, вместо него должен ехать я!
— Вы и так едете, — напомнил я, озирая южный берег реки. — В чем проблема?
— Проблема, Бруно, — повторил он за мной ученое слово и смолк: ветер занес ему в рот прядь его тонких волос. Избавившись от помехи, Курсель подался вперед и ткнул в меня пальцем. — Проблема в том, что я — его личный секретарь, мне лучше, чем кому бы то ни было, известны дела посольства. И я должен представлять на сегодняшнем собрании точку зрения посла. Вы-то кто такой?
Нетрудно догадаться, что перед отъездом Кастельно предупредил Курселя, в каком качестве я отправляюсь на этот ужин. Понятное дело, личный секретарь чувствовал себя обойденным. В ответ на последнее его замечание я иронически приподнял бровь:
— Полагаю, вы можете мне напомнить.
— И напомню! — пропыхтел он, и направленный на меня палец задрожал от плохо сдерживаемой ярости. — Вы — беглец, кормящийся за счет господина посла лишь потому, что наш слабодушный суверен привязался к вам, потому, что вы оба не оказываете должного уважения пресвятой церкви. И даже не француз! — заключил он, качая головой. Это последнее мое прегрешение было, разумеется, ужаснее всех прочих.
— Довольно, Клод, — скучающим тоном уговаривала его Мари.
— Почему же? (Ишь, распалился, не остановишь.) Думаете, он донесет о моих словах королю Генриху?
— Кто знает, кому Бруно пишет в своей маленькой укромной комнатке, — захлопала она на меня ресницами, заулыбалась кокетливо.
— Господин посол просил передать кое-что от его имени, вот и все, — произнес я, вновь сосредоточив взгляд на дальнем берегу, точно меня все это не интересовало. — Полагаю, он бы не стал возражать, если бы вы также высказали свое мнение.
— В самом деле, Клод, какая разница? — Мари поплотнее укуталась в бархатный плащ. — Каждого выслушают.
— Это официальный протокол! — Голос Курселя поднялся до пронзительного визга. — Если посол нездоров, следующим по званию иду я, и он должен был официально уполномочить меня, а не этого… самозванца представлять интересы Франции!
— Это всего лишь званый ужин, Клод, — утешала она его, словно раскапризничавшегося ребенка. — Ужин, а не военный совет.
— В самом деле? — Он обернулся к ней, готовый еще поспорить, но она хлопнула его по руке, кивком указала на лодочника и одними губами беззвучно приказала ему замолчать.
Лодочник вроде бы ничего и не слышал, но отчаянная сигнализация Мари напомнила о необходимости постоянно соблюдать осторожность. Шпионы таятся под любыми обличьями. Я слушал, как вода журчит под веслами, и думал: Кастельно надеется, что я послужу ему глазами и голосом, но у меня на уме нечто большее. Для меня все сходилось на доме Арунделов, на семействе Говард: и план вторжения, и убийства девушек, с ними связаны были и Нед Келли, и Стюарт, в этом же доме я надеялся отыскать утраченную книгу Гермеса Трисмегиста, ту самую, что четырнадцатью годами ранее силой вырвали из рук Джона Ди. Нельзя упускать представившуюся возможность оглядеться в доме Говардов. Я старался изыскать способ обнаружить тайны, которые, в том я был уверен, таились за стенами из старого кирпича. Эти стены поднимались отвесно перед нами, лодочник направлял судно к узкому причалу, от которого ступени вели к арке и железным воротам. План уже наполовину оформился в моем изобретательном мозгу. Чтобы все прошло гладко, понадобятся удача — свеча и кремень у меня в кармане — и все актерское мастерство, коим я обладаю.
У ворот нас дожидался слуга в ливрее Арунделов. С поклоном он придержал калитку, я подождал, предоставив Курселю галантно извлечь Мари из лодки и помочь ей пройти две ступеньки наверх. На ходу она подобрала юбки, избегая соприкосновения с тиной в тех местах, где река облизывает камни во время прилива, и обернулась ко мне, будто что-то припомнив:
— Ваш друг писец, Бруно, как бишь его имя?
— Дюма, — послушно подсказал я, хотя был уверен, что она и без меня помнит. — С ним что-нибудь случилось?
— Похоже, он сбежал. Сегодня утром мой супруг послал его с поручением, и с тех пор этот Леон Дюма не вернулся. Быть может, вам известно, где он прячется?
— Я не видел Леона Дюма с… — Я хотел было сказать «с нынешнего утра», но вовремя осекся при взгляде на Курселя: личный секретарь, как обычно, вздернул подбородок и присматривался ко мне так, словно от меня исходил скверный запах. — Не видел его сегодня, — кое-как закончил я.
Действительно, не видел, и это все более меня тревожило. Несколько раз во второй половине дня я подходил к маленькой комнатке в мансарде, но она все время была заперта. Я даже находил предлоги, чтобы время от времени заглядывать в кабинет Кастельно, однако стол писца оставался пуст. Под вечер и посол обеспокоился, поговаривал даже, не послать ли слуг на поиски пропавшего: он опасался, что Дюма, как я (по моей версии) накануне, подвергся нападению ретивых патриотов англичан, но меня глодала иная тревога. С утра молодой писец был не в себе, его пожирали чувства вины и страха из-за украденного перстня — вот и все, что я успел выяснить. Но чего именно он страшился? Он взял перстень, польстившись на деньги, так сказал Дюма, однако он мало похож на случайного вора, не устоявшего перед драгоценностью, скорее кто-то заплатил ему, чтобы заполучить это кольцо. Кто подговорил Леона на кражу? Тот ли человек, который затем подарил кольцо Сесилии? Вторжение Мари помешало ему рассказать свою историю до конца и получить от меня совет, куда же он ринулся в отчаянии? Не побежал ли с исповедью к кому-то еще? Не назвал ли имя своего заказчика? И самое главное: известно ли убийце, что Дюма заговорил? Я боялся за жизнь молодого писца, боялся также, что вместе с ним исчезнет еще одна важная ниточка.
— Мог и сбежать, — преспокойно заявил Курсель. — За те сведения, что он узнает из переписки посла, кое-кто заплатил бы немало звонких монет, а слуги за деньги продадут любого господина. Этому сорту людей доверять нельзя.
В голосе его послышался вызов, принудивший меня поднять голову и внимательнее всмотреться в посольского секретаря: он в самом деле что-то знал о делишках Леона Дюма или таким образом отыгрывался на мне? Чтобы разгадать эту загадку, для начала следовало бы разобраться в его отношениях с Мари. И что она успела подслушать, прежде чем отворила нынче утром мою дверь?
