— У нас нет выбора, — сказал он мне. — В Шотландии Дуглас не раз ускользал от правосудия, но там суд покупают и продают. С Уолсингемом он еще дела не имел. Уж секретарь ее величества добывать признания умеет.
Я промолчал. О методах могущественного министра, члена Тайного совета нам обоим было чересчур многое известно. Уолсингем умел успокаивать свою совесть: я слышал от него, что лучше подвергнуть пытке невиновного, чем рисковать жизнями многих англичан из-за нераскрытого заговора. В этом я решительно расхожусь с Уолсингемом, и ему об этом известно. Я также сомневаюсь в ценности сведений, добытых у человека, чьи руки и ноги выдергивают из суставов. Родившись и проведя детство и юность в стране, где правит святая инквизиция, я чересчур хорошо знаю, что от боли и страха человек скажет все, что угодно, лишь бы угодить палачам и положить конец пытке. Однако Уолсингем сумел как-то договориться со своими разумом и совестью.
Фаулер повторил призыв, и вскоре из мрака донесся тихий плеск воды и вынырнул расплывавшийся в сумраке свет. Лодка уже причаливала, как вдруг Фаулер обернулся и схватил меня за руку:
— У меня есть идея: доставим в Уайтхолл самого Дугласа. Я давно его знаю. Он носом чует неприятности. Пока мы доберемся до Уолсингема да пока министр отрядит людей на поимку Дугласа, тот уже обо всем проведает и растворится в воздухе.
— Как же мы уговорим его ехать с нами? Он что-нибудь заподозрит.
Фаулер призадумался:
— Скажу, что его вызывает Мендоза, это Дугласа заинтересует. Он знает, что Мария все больше доверяется Мендозе, пренебрегая беднягой Кастельно. А Мендоза постоянно торчит в Уайтхолле.
— Ну, не знаю, — протянул я, усомнившись в этой затее.
Мне показалось, что Фаулер слишком много личного вкладывает в поимку Дугласа, хотя в одном он прав: пока мы доберемся до Уайтхолла да пока оттуда пришлют людей, пройдет несколько часов.
— Подумайте, насколько лучше будет, если мы притащим его самого к Бёрли, — шепотом настаивал Фаулер.
— Вам куда, джентльмены? Ловите! — Лодочник кинул с носа канат, и тот с влажным шлепком плюхнулся на пристань. Я поднял его и подтянул лодку ближе.
— На тот берег, — опередил меня Фаулер. — Высади нас у Сент-Мэри-Овери.
— Ага! В Саутуорк собрались, джентльмены? — В свете фонаря лукавое подмигивание превратилось в гримасу горгульи.
Я осторожно спустился вслед за Фаулером в лодку. Подушки на сиденье впитали из вечернего воздуха влагу и сырость и тут же намочили мне штаны.
— Вы там не один шиллинг оставите, бьюсь об заклад! Смотрите, чтоб вас винчестерская гусыня не пощипала, — добавил лодочник, хихикая и подмигивая, и оттолкнулся веслом от пристани.
— Гусыня не пощипала? — с удивлением обернулся я к Фаулеру.
Тот слегка улыбнулся:
— Это выражение означает подхватить сифилис. Винчестерская гусыня — шлюха. Номинально этот район находится под юрисдикцией епископа Винчестерского, а он разрешил открывать там бордели.
Я сощурился, высматривая в тумане южный берег Темзы. Саутуорк, район вне городских стен и не подчиняющийся уставу Лондона, превратился в скопище борделей, игорных домов и таверн, где устраивались незаконные бои как между животными, так и между людьми. Словно плесень, он разрастался вдоль южного берега, и там же с лодок торговали контрабандным добром и подпольной литературой, там пираты, разбойники, шлюхи, странствующие актеры и католические священники терлись бок о бок с чиновниками, юристами и придворными, переправлявшимися через реку, дабы вкусить незаконных наслаждений. Кастельно, едва я появился в посольстве, велел мне держаться подальше от Саутуорка, там, говорил он, чужестранцу горло ради забавы перережут, особенно человеку с моей средиземноморской внешностью. Я таких районов и в Италии навидался во время своих странствий, так что предпочитал последовать его совету. Неудивительно, что именно там Фаулер вздумал искать Дугласа. Лодочник развернул судно и поднял весла, чтобы плыть по течению, а меня охватило недоброе предчувствие. На одной из центральных улиц города, средь бела дня, чуть ли не на глазах у патрульных, убийца не побоялся напасть на меня, так стоит ли под покровом ночи соваться в самый опасный из пригородов? Это же явная глупость!
Я покосился на Фаулера, сидевшего сбоку от меня; он смотрел на воду, профиль решительный, сторожкий, как у хищной птицы, взгляд не отрывается от дальнего берега, одна рука свободно касается рукояти шпаги. По крайней мере, на этот раз есть кому прикрыть меня со спины, подбодрил я себя и снова задумался, кто же тот спасший меня арбалетчик.
Пристань Сент-Мэри-Овери узкая и скользкая. Отдав лодочнику шиллинг, я последовал за Фаулером; одной рукой он опирался на влажную ограду пристани, в другой — нес фонарь. Тут один неверный шаг, и плюхнешься в черную воду. Мы выбрались на открытое место — под ногами зачавкала грязь — и увидели две уходившие к югу узкие улочки с двух— и трехэтажными домами по сторонам. Домишки так накренились друг к другу, что чуть не сталкивались крышами, словно шепчущиеся заговорщики. На многих домах предписанная законом особая окраска — это бордели. Фаулер указал вправо, и я последовал за ним по пятам, так близко, что едва не натыкался на него в тумане. Холодно, однако людей полно: шумная молодежь, парни шагают в ряд, обнимая друг друга за шею, и орут похабные куплеты, переделанные на свой лад солдатские песенки; женщины в кричащих нарядах, обычно по двое, слишком раздетые по такой погоде, и более зловещие фигуры — те стоят под арками, закрыв капюшонами лица, высматривают, ждут подходящей минуты.
Где шлюхи и кости, там всегда спрос на выпивку и закуску, так что на узких улочках полно таверн, из каждой несутся ароматы жареного мяса и подогретого пива. Если б моя жизнь не подвергалась опасности, я бы с наслаждением погрузился в атмосферу Саутуорка: здесь чувствуется тайная дрожь, мы все в ночи становимся товарищами в поисках беззаконных наслаждений.
На полпути Фаулер нырнул под арку в узкий проход, который вывел нас в тупичок, окруженный с трех сторон домами. Возле здания слева лениво прислонилась к стене девица в полурасстегнутом платье. Кокетливо наматывая локон на палец, она пьяноватым взглядом осмотрела нас с головы до пят, прикидывая нам цену, но Фаулер и глазом не повел в ее сторону, а сразу распахнул дверь в таверну. Мы оказались в пивном зале с закопченными балками под низким потолком. Освещение скудно, зато крепко воняет табаком и немытыми телами.
— Почему вы уверены, что он именно здесь? — шепнул я Фаулеру. Тот уверенно продирался между столов, за которыми спорили или мрачно смотрели в пивные кружки выпивохи.
— Тут собираются шотландцы, — шепнул он мне. — Дуглас каждый день приходит сюда разведать, что делается дома.
По его тону я угадал, что за свежей информацией в это подозрительное заведение наведывается не один только Дуглас. Пройдя в конец зала, Фаулер отворил еще одну дверь и пропустил меня вперед.
Там, в задней комнате, за маленьким столиком сидел Дуглас, всецело поглощенный карточной игрой. На столе — сброшенные карты, кучка монет и кувшин пива. Масляная лампа мигала на сквозняке, окно в задней стене было открыто. Дуглас посасывал глиняную трубку с длинным черенком, изрыгая кислый дым, и, если б не открытое окно, в помещении было бы так же темно, как снаружи. И Дуглас, и его партнер усадили себе на колени девчонок — пухлых, хихикающих, одинаковых с виду: у каждой толстый слой штукатурки на лице и голые плечи. На скрип открывшейся двери Дуглас поднял голову, коротко кивнул мне и Фаулеру, приглашая к столу.
