— Не волнуйся, всего лишь кошачьи царапины.
Петруша приоткрыл глаза и пробормотал что-то нечленораздельное. Я обнял его за плечи и приложил к его губам фляжку. Он с готовностью зачмокал. Я наклонил сосуд, и Рябченко с жадностью стал поглощать содержимое.
— Чем ты поишь его? — Алессандрина заподозрила неладное и требовательно протянула руку. — Дай сюда!
Я поднес фляжку ей, она потянула носом и поморщилась:
— Это же средство для наружного применения! Протри его раны…
— Может, в Италии и для наружного! — огрызнулся я. — А в России это утешительное средство. Поверь, это именно то, что ему сейчас нужно.
Я позволил Рябченко еще раз приложиться к сосуду. Он сделал три глотка и отвалился на подушки. Я накрыл Петрушу медвежьей шкурой. Котенок Розьер, недовольный соседством с изрядно захмелевшим субъектом, выпрыгнул на землю. А мы принялись распутывать экипаж, шар, гондолу и лошадей.
— Нужно будет послать сюда людей, — сказал я. — Привести в порядок розьер и снова поднять его в воздух.
— Глупости! — фыркнула графиня. — Я должна вернуться в Санкт-Петербург. Страшно подумать, в каком скверном положении оказался профессор. Генерал-губернатор сживет его со свету. Вся надежда на княжну Нарышкину! Надеюсь, ее заступничество позволит нам унести ноги из России подобру-поздорову.
— А я? — Мой вопрос прозвучал наивно.
— Ты? — Алессандрина на мгновение задумалась и сказала: — Я попрошу княжну, чтобы она и за тебя замолвила словечко.
— Э-э-э… я не в этом смысле…
— А в каком? — приподняла брови графиня.
Уязвленный, я продолжил распутывать бричку. Затем мы сдвинули сдувающийся розьер в сторону от колеи. Благо, места свободного оказалось достаточно.
Возник спор по поводу направления движения. Графиня настаивала на возвращении в Санкт-Петербург.
— Но мне нельзя в столицу, ты же знаешь, — возразил я.
— Мы доедем до первого же постоялого двора, и там ты наймешь экипаж в Москву, а я поеду дальше.
— Лучше, если это будет почтовая изба на пути в Москву.
— Тебе лучше, а не мне! Ты должен уступить! — напирала графиня.
— Если развернемся в обратную сторону, — не сдавался я, — мы попадем на почтовую станцию, которую только что миновала эта коляска. Наверняка ямщик туда и рванул. И как мы объясним, что произошло?! А на следующей станции скажем, что подобрали этого господина, с которым неизвестно что стряслось. И там уж решай сама: возвращаться тебе в Санкт-Петербург или вместе со мною отправиться в Москву.
— Да, но как быть с подорожными?
— Полтину на лапу почтовому комиссару — и обойдемся без бумажной волокиты, — отмахнулся я.
— Ладно, будь по-твоему, — согласилась графиня.
Эти слова она произнесла со скрытым раздражением, словно потакала прихоти, недостойной благородного господина. Тем же неприязненным тоном, не глядя на меня, графиня добавила:
— И не забудь трубу для оркестра роговой музыки. Хотя бы старого рогоносца порадуем.
— Да уж, — хмыкнул я. — Дмитрий Львович потешится, когда узнает, какой эффект произвел сей музыкальный инструмент.
Я закрепил трубу вместе с сундуком Петруши, а сам занял место ямщика. Алессандрина уселась на сиденье рядом с пьяненьким Рябченко. Мы тронулись в путь. Изрядно помявшийся исполненный очей лев с сожалением глядел куда-то поверх деревьев. Бедный, бедный профессор Черни!
— Обожди! — неожиданно спохватилась графиня.
Я остановил бричку и обернулся: Алессандрина высматривала нечто, оставшееся позади. Я привстал на козлах и увидел котенка, бегущего за нами. Он вспрыгнул на бричку, мяукнул с благодарностью и устроился на коленях графини. А затем посмотрел на меня. «Этого я никогда не прощу», — говорили его глаза. Алессандрина принялась чесать его за ушами, а меня, все еще расстроенная тем, что мы едем прочь от Петербурга, даже взглядом не удостоила.
Мы продолжили путь. Я уговаривал себя не оборачиваться и не разговаривать с графиней. С раздражением думал о том, куда пропала та обворожительная барышня с розовой шалью. Меня не покидало чувство, что графиня де ла Тровайола попользовалась мною, как продажной девкой. Удовлетворив похоть, она еще в воздухе держалась так, словно я был мелкой нелепицей, немного мешавшей ее научным изысканиям.
Терпения моего хватило на четверть часа. Я не имел понятия, сколько верст до ближайшей почтовой станции. Молчание угнетало.
Вдруг я подумал, что Алессандрина попросту задремала, а я понапрасну себя убеждаю, что чуть ли не спиною чувствую, с какой злостью она смотрит на меня.
Я обернулся. Петруша спал. И котенок спал. А графиня глазела по сторонам. И личико такое умильное состроила! Словно все здесь в диковинку и все радует взор! И хоть бы словом со мною обмолвилась!
— Как-то просто все у тебя получается, — не выдержав, попрекнул я ее.
— Что — просто?
Я бросил взгляд на Рябченко и, посчитав, что он не в том состоянии, чтобы следить за нашим разговором, продолжил:
— Я — в Москву, ты — в Санкт-Петербург… а то, что произошло между нами, не в счет.
— Вы, мужчины, такие забавные, — усмехнулась Алессандрина. — Заведи я этот разговор, ты бы сейчас ломал голову над тем, как поделикатнее от меня избавиться.
Я несколько растерялся, чувства спутались. Обращение «вы, мужчины» оскорбляло слух. Бог весть, к какой общности мужчин причислила меня графиня — то ли вообще к сильной половине человечества, то ли к той ее части, что оставили какой-то след в ее жизни. В любом случае хотелось держаться особняком.
А с другой стороны, выходило, что ее поведение — всего лишь уловка, чтобы завлечь меня в сети. И сам собой возникал вопрос: нужно ли плыть в эти сети?
— Да и с Нарышкиной как-то нехорошо получилось…
Я спохватился, что рассуждаю вслух, но тут же успокоился, потому как пробормотал это по-русски. Однако напрасно: фамилию княжны Алессандрина разобрала.
— Не волнуйся. Она не в обиде.
— Не в обиде, пока ничего не знает.
— Она знает, — заявила графиня.
— Как это понимать? — буркнул я. — Если кто и знает, то разве что лев, наклеенный на оболочку шара. Так и того в лесу бросили.
— Мари знает, — повторила Алессандрина. — Мы заранее договорились, что я как бы отобью тебя после того, как… ну ты понимаешь. Она боялась, что ты всерьез увлечешься ею.
— Черт знает что! — разозлился я. — А мое мнение вас не интересует?!
— Разве у тебя есть повод сердиться? — спросила графиня.
Я промолчал. Стегнул лошадей, и они прибавили ход. Я щелкнул кнутом, еще и еще раз, и еще несколько раз. Лошади понеслись вскачь.
