Мы дожидались Чоглокова на плацу перед величественным четырехэтажным, некогда выкрашенным желтой краской, дворцом. Надворный советник отправился предупредить, что я прибыл не один и требую постоя для штабс-капитана по соседству. И тут я решился — поведал Якову о случившемся в Тосне и поделился умозаключениями.
— Вот, значит, откуда кровь… — сокрушенно вздохнул он. — Но не думаю, что убийцу подсылали заговорщики.
Это все, что он сказал. Штабс-капитан ни словом не попрекнул меня за то, что молчал всю дорогу, никоим образом не выказал осуждения за то, что оставил убитых людей без призора. Он принял все как есть и не собирался бросать меня в одиночку разбираться в заварившейся каше.
— Если не заговорщики, то кто же? — спросил я.
— Думаю, убийца был обычным грабителем.
— Но он не тронул сундук! — возразил я.
— Не успел, — пожал плечами штабс-капитан. — Помешал комиссар, а едва разбойник разделался с ним, подоспели мы. Не удивлюсь, если все время, что ты провел в избе, убийца прятался под столом, сжимая в руке нож.
— Брр! — я поежился.
— Вот тебе и «брр», — невесело ухмыльнулся Репа. — Убийца либо оставался там, либо отправился в сторону Санкт-Петербурга. Навстречу нам, как ты помнишь, никто не попадался.
— Будем считать, что оставался там, — кивнул я.
Даже думать не хотелось о том, что злодей мог отправиться следом за Алессандриной.
— В любом случае ты затеял рискованное дело, — промолвил Репа. — А вдруг встретишь знакомого? Или кого-то, кто знает настоящего Рябченко?
— Кто знает настоящего Рябченко… — повторил я и после небольшой паузы добавил: — И считает его уже мертвым, если верна версия о нанятом убийце.
Репа поморщился и с сомнением покачал головой.
— Не знаю, не знаю, — задумчиво продолжил я. — Я бывал в Москве еще ребенком. А потом кадетский корпус, служба… Разве что встречу кого из петербургских приятелей. Но это вряд ли. А насчет Рябченко, так Каменский сам говорил, что племянник его впервые в Москву отправляется.
— Но ты хотя бы знаешь, с каким заданием Рябченко направлен в Москву?
— Весьма приблизительно. Полагаю, ревизия связана со строительством водопровода.
— У него должно было быть предписание! — занервничал штабс-капитан.
— Я не нашел, — ответил я. — Ничего, разберемся!
— Ладно, — неохотно согласился Репа. — Бог в помощь.
Штабс-капитан сомневался в успехе авантюры и надеялся в последнюю секунду отговорить меня. Но отступать было поздно. Да и куда? Бежать в подворотни или угнать карету Чоглокова? Глупости! Я хотел раскрыть заговор и рассчитывал сделать это быстрее, чем санкт-петербургский обер-полицеймейстер.
Вернулся Чоглоков с худощавым господином средних лет. Держался чиновник чопорно, и меня охватила тревога. Бравурный тон, избранный для общения с Чоглоковым, не подходил, а в серьезном разговоре мог легко вскрыться обман. Я бросил взгляд на штабс-капитана. С виду невозмутимый Яков все внимание обратил на котенка, пригревшегося у него на руках.
Чиновник учтиво кивнул Репе, затем мне и, глядя на меня, осведомился:
— Вы господин чиновник особых поручений при министре финансов коллежский секретарь Петр Ардалионович Рябченко?
— Честь имею, — ответил я.
— А я титулярный советник Ковыльский Дмитрий Дмитриевич, тружусь под началом правителя канцелярии, — промолвил чиновник и добавил: — Пройдемте.
— Что ж, этот, увидев меня живым, в обморок не упал, — шепнул я штабс-капитану.
Нам предоставили отдельные покои в задней части дворца. Вчетвером мы собрались в моей комнате. Лакеи подали ужин.
— Ну как там наш молодой царь-батюшка? — поинтересовался Ковыльский.
Голос звучал с ехидцей, словно титулярный советник заранее знал, что услышит новости, укрепляющие мнение о неспособности императора к государственным делам.
— Царь-батюшка живет неплохо и царствует хорошо, — ответил я.
Чоглоков издал подобострастное гыгыканье. А Яков только и знал, что котенка чесал за ушами да пичкал яствами со стола.
— Хорошо, говорите? — хмыкнул Ковыльский. — Что-то мы в Москве этого не замечаем.
— Так надо работать больше, работать нужно, милостивый государь, — менторским тоном сказал я. — А то и царь-батюшка из Петербурга как-то не замечает вашей работы.
Чоглоков гыкнул, Ковыльский бросил на Федора Алексеевича подозрительный взгляд, и тот стушевался.
— Помилуйте, милостивый государь, Петр Ардалионович, — воскликнул Ковыльский. — Иван Петрович первым привел всю Москву к присяге Александру Павловичу! А какие в честь коронации устроил маскарады, балы! А иллюминация, фейерверки!
— Так вы все о праздниках говорите, — возразил я.
— А работать будем завтра, — не выдержал Репа.
— И то верно, — с нарочитым воодушевлением подхватил Чоглоков.
Они откланялись. Яков с облегчением вздохнул и спустил котенка на пол.
— Ну, брат, втянул же ты меня, старого дурака, в историю! — промолвил он.
— Тсс. — Я прижал палец к губам.
Не хватало, чтобы он начал причитать по поводу того, что я не Рябченко.
Репа спохватился, прикрыл рукою рот, выпучил глаза и энергично закивал, показав, что понял: дворец генерал-губернатора не место для откровений.
— Давай-ка и впрямь на боковую, — предложил я, и штабс-капитан отправился в свою комнату.
Утром Федор Алексеевич Чоглоков вручил мне объемистый фолиант.
— Это, Петр Ардалионович, мы тут ревизию произвели, — со слащавой улыбочкой ответил он. — Тебе, собственно, и дел-то осталось, что собственноручно переписать. Работа, конечно, кропотливая. Но мы уж возблагодарим.
— Ну, это хорошо! — Я взвесил фолиант на руке. — Вот это видно — работали! А то этот Ковыльский! Нес вчера! И с возблагодарением — это вы хорошо придумали! Как говорится, ни почестей, ни наград, — ничего для себя лично! Все для… — Я хотел сказать «для Петруши Рябченко», но, осекшись, осенил себя крестом.
— Вот и хорошо, и замечательно! — Чоглоков с удовольствием потер руки.
Я пролистал бумаги. В них содержались отчеты: о закупке песка, о производстве кирпича, об оплате подрядов каким-то крестьянам. Мелькали значительные суммы, но разбираться во всем этом ни малейшего желания я не имел, да и навыками нужными не владел.
Безусловно, и Чоглоков и Ковыльский опасались, что вскроется мздоимство и воровство при распределении подрядов. Но не это меня интересовало. Неизвестный заговорщик в доме графа Каменского сказал, что страна содрогнется от ужаса. Ну, от воровства-то Россия уж точно не содрогнется!
