Послышался топот копыт, шелест колес другого экипажа, раздались крики: «Стой! Стой!» Чоглоков выглянул в окно.
— Кого еще нелегкая принесла?! — буркнул я, внутренне сжавшись от недобрых предчувствий.
Федор Алексеевич безучастным голосом сообщил:
— Компания «Герард и сын». Немчура прикатила…
Наша карета остановилась. Чоглоков выбрался наружу и с улыбочкой направился к экипажу с «немчурой».
— Ловко же ты выкрутился у Салтыкова! — похвалил меня Репа.
Я снисходительно улыбнулся.
— Так все шло хорошо, — продолжил петь дифирамбы отставной штабс-капитан. — И вдруг — нате вам! — опомнился старый хрыч! У меня все так и оборвалось внутри! И думаю, правда же, на торжествах-то московский генерал-губернатор со столичным частенько рядышком стоят! Значит, Михаил Федотович и племянника своего мог Ивану Петровичу представить! Ну, думаю, все! Погорели!
— У страха глаза велики, — пробормотал я, всматриваясь в физиономию старика, выбравшегося из экипажа навстречу Чоглокову.
— А ты ему — эдак!.. Как ты ему сказал-то?
— Сказал, что авгиевы конюшни разгребаю от зари до зари и для торжественных мероприятий свободным временем не обладаю, — повторил я.
Штабс-капитан даже зарделся от удовольствия. Уж не знаю, что он такого разглядел в моих словах!
Следом за стариком из кареты выбрался господин средних лет, судя по возрасту и внешнему сходству, сын. Репа смерил их торопливым взглядом и тоже забеспокоился.
— Вот что я думаю, Андрей, — зачастил он. — Ты-то, пожалуй, поезжай, глянь, чего они тут настроили. А я, давай-ка, лучше вернусь во дворец губернатора. Если там шум какой-нибудь поднимется, бог даст, предупредить успею.
— Может, так оно и лучше будет. Если что, встретимся у моей тетки, графини Неверовой, у нее дом в Большом Харитоньевском переулке, — ответил я и отворил дверцу кареты.
Старик был родом из Швабии, на российской службе дослужился до тайного советника. Полковник Иоганн Конрад Герард — так представил его Чоглоков.
— Зовите меня Иваном Кондратьевичем, — попросил немец.
Второй господин, как я и догадался, оказался сыном тайного советника Герарда, Фердинандом Иоганном Герардом, также назвавшимся на русский манер Федором Ивановичем.
— А я как услыхал, что вы, Петр Ардалионович, решили лично обойти наши сооружения, так поспешил следом! — оживленно сообщил Иван Кондратьевич. — Как же это? Без меня такую экскурсию проделать!
— Премного благодарен, господа, — ответил я. — Премного благодарен. Хотелось бы конечно же производить осмотр со знающими людьми.
— А то бы без них не управились, — чуть слышно буркнул Чоглоков.
Отставной штабс-капитан пошел искать извозчика, а мы расселись по каретам и отправились в путь. Федор Алексеевич надулся, а я пожалел, что не зазвал старого Герарда в наш экипаж. Он бы не утерпел и просветил меня о назначении сооружений еще до прибытия на место. Предстоял неблизкий путь. Из приказов, отданных возницам, я понял лишь то, что сначала мы посетим какую-то Трубу, затем Ростокино, а оттуда поедем в Тайнинское.
На берегу Неглинки скопилось огромное количество подвод, и посему образовалось настоящее столпотворение. Фыркали, ржали и толкались кони, суетились мужики, стараясь перекричать друг друга, а заодно и лошадей.
— Что происходит? — удивился я.
— Последние приготовления перед приездом императора, — пояснил Чоглоков. — Обычно здесь торгуют всяким деревом, пригодным к строительству.
— И сюда приедет император?
— Да, здесь же водозаборная ротонда, — ответил Герард-старший.
— Все ветхие строения снесли. Построили павильон, а за сегодня должны вывезти весь мусор и хлам. — Чоглоков указал на подводы.
Я перекрестился на кресты Богородице-Рождественского монастыря, что стоял выше на холме, и спросил:
— А что за Труба?
— Тут раньше в стене Белого города была арка для Неглинки, — указал Чоглоков. — Так в народе ее Трубою прозвали.
Старший Герард провел нас к некоему сооружению, заколоченному со всех сторон щитами из необработанных досок. Какой-то мещанин стоял, уткнувшись лицом в щель. Несколько угрюмых мужиков заметили Герарда-старшего, сорвали шапки и почтительно закланялись, а какой-то бородач подскочил к любопытному мещанину:
— Ну, хватит, сударь, поглазел — и будет. Начальство идет!
Мещанин отошел в сторону и с не меньшим интересом принялся рассматривать нашу процессию.
Иван Кондратьевич ловко ухватился за край щита и оторвал его. Мужики едва успели подхватить этот щит, чтобы он никого не зашиб.
— Вот, гостю из Санкт-Петербурга показать, — объяснил он мужикам.
Под деревянной обшивкой находилась ротонда с водонапорным устройством в центре и тремя отводными трубами, из которых предполагалось набирать воду в ведра.
— Здесь ручная помпа, — показал Иван Кондратьевич.
Мещанин осматривал машинерию с чувством превосходства: дескать, пусть и через щель, а он видел первым.
— А дальше вода по чугунным трубам разбегается до других колодцев, — поведал Герард-старший. — Все их смотреть нет смысла…
— …да и времени, — добавил Чоглоков.
— Так что раз уж вы желаете акведук воочию увидать, нужно ехать. Путь неблизкий, — заключил Иван Кондратьевич.
Мы выехали из Москвы через Крестовскую заставу. Чоглоков оживился и всю дорогу рассказывал об окрестностях. В Алексеевском показал издали одноэтажный деревянный дворец царя Алексея Михайловича, потом завел разговор о некой Таньке Ростокинской, в годы правления Елизаветы промышлявшей в этих краях разбоем.
— Вот здесь она и жила, — объявил он, когда мы остановились.
— А чье это село? — спросил я, увидев крестьянские дворы.
— Ничье, — ответил Федор. — Это село экономическое
[29]
.
Мы выбрались из кареты. Немцы, оказывается, нас обогнали: Иван Кондратьевич уже прохаживался, разминая ноги, а младший Герард уговаривал отца укутаться получше и не хватать холодный воздух.
— Ну тебя, — отмахнулся полковник и обратился ко мне. — Ну? Как вам?
Он широко взмахнул рукой. Я повернулся и застыл, пораженный величественным зрелищем. Низменность, где протекала Яуза, пересекал огромный и в то же время с виду воздушный мост, грациозной стрелою устремлявшийся вдаль, куда-то в горизонт.
— Ну? Как вам наш акведук? — воскликнул старший Герард, довольный произведенным эффектом.
— Heus-Deus, — прошептал я.
— А-а-а! Не зря латынь вспомнили, сударь, не зря! — потер руки Иван Кондратьевич.
