— Хорошо бы найти извозчика…
— Да где его-с в этой Москве найдешь? — вздохнул Жан.
Дул промозглый ветер. Но с досады даже от холода укрываться не хотелось. Я шел против ветра, словно надеялся что-то исправить, победив стихию. Упрекал себя, что потерял уйму времени утром, пока осматривал акведук, ротонду и мытищинские колодцы. Нужно было сразу же засесть за изучение финансовых отчетов.
Эх, хорошо Герарду! Человек живет с чувством исполненного долга: он построил водопровод, построил грандиозный акведук, со дня на день горожане начнут получать чистую воду, а все остальное Иван Кондратьевич считал шелухой, и эта шелуха легко отлетала перед судом его же совести. Он посвятил мне целый день, с удовольствием показав работу свою и своего наставника, генерал-поручика Фридриха Вильгельма фон Бауэра, хотя наверняка считал меня таким же воришкой, как и прочих чиновников.
Я физически ощутил в руках тяжесть медного соска, по которому стекала вода. А Иван Кондратьевич стоял рядом и на примере обычного рукомойника объяснял принцип работы городского водопровода. Герард-старший даже не подозревал, насколько это наглядное пособие оказалось точным. Замысел заговорщиков заключался в том, чтобы, как в домашнем рукомойнике в нижний резервуар попадает грязная вода, в водозаборную ротонду на Трубной площади должна попасть вода отравленная.
А значит, где-то выше по течению кто-то должен пустить в ход свои грязные руки…
Акведук! Вот где заговорщики намерены отравить воду!
Вспомнил вымощенную кирпичом дорожку, ведущую в кирпичный бункер. Иван Кондратьевич тогда сказал:
— Склад сделали эти… с Моховой…
На Моховой проживал Холмогоров, именно его неизвестный кукловод и заставил подготовить злодейский план. Скорее всего, в этом бункере и хранятся ядовитые минералы!
— Жан! Нужно найти приличного извозчика! Поедем в Ростокино! — скомандовал я.
До места мы добрались под утро. Увидев акведук, Жан несколько раз осенил крестом себя, а заодно и кота — Нуар так и сидел на руках французишки. Признаться, в этот час и на меня архитектурное творение фон Бауэра и Герарда произвело жуткое впечатление. Акведук выглядел чем-то нездешним, от него веяло ужасом. Не легкой стрелою, а тяжелой громадиной уходил он в пространство, исчезал в утренних сумерках и казался мостом, перекинутым через Стикс, а не Яузу.
— Сударь, зачем-с это? — прошептал французишка. — Это дело полиции…
— Идем, — оборвал я его.
Мы прошли по кирпичной дорожке. Три ступени вели вниз ко входу в бункер. Я обнажил шпагу и спустился к массивной двери. Жан остался наблюдать за мной сверху. Я толкнулся в запертую дверь, ударил несколько раз кулаком.
Неожиданно послышался шорох — черная тень выросла за спиною французишки. Неизвестный толкнул Жана в спину, и мосье, взмахнув руками, свалился прямо на меня. Взвизгнул кот Нуар. Раздался скрежет, дверь открылась, из темного проема вылетел приклад, и от удара в голову я потерял сознание.
Из небытия возвратил меня голос Жана Каню.
— Эх, сударь, сударь, барин-с вы мой, я же говорил-с, надо было идти-с в полицию, — причитал французишка. — А еще лучше-с кинуться в ноги вашей доброй тетушке-с…
Я пошевелился и понял, что лежу на твердой поверхности, а голова на каком-то возвышении — как выяснилось, на колене моего камердинера.
— Сударь! Вы живы?! — обрадовался Жан.
— А то бы ты стал труп держать на коленях, — буркнул я.
Я потрогал шишку на лбу и поморщился от боли. Голова гудела, но могло быть и хуже. Я решил еще несколько минут полежать, не двигаясь и не открывая глаз. По затхлому запаху и так понимал, что нас заперли в каменном подвале.
Откуда-то со стороны раздался чей-то слабый голос:
— Господа, будьте осторожны, там, по левую руку от вас…
Французишка подпрыгнул так, что моя голова, потеряв опору, ударилась об пол.
— Что?! Кто здесь?! — завопил он.
— Жан! — взвыл я. — Ты что, смерти моей захотел?!
— Барин, сударь, я думал-с, мы тут одни-с!
Я моргнул несколько раз, но ничего не увидел — вокруг царила кромешная тьма.
— Heus-Deus! Я ничего не вижу! Я ослеп! — вскрикнул я, в панике ощупывая глаза.
— Вы не ослепли, — послышался давешний тихий голос, — мы находимся в подземелье… здесь ни окон… ничего…
— Heus-Deus! — вновь воскликнул я и добавил, воздев очи горе и осенив себя крестом: — Мог бы лучину хоть самую захудалую послать, я же столько раз ставил свечи в церквях!
— Все бы вам-с богохульствовать, сударь, — с отчаянием промолвил Жан.
— Милостивый государь, а вы кто будете? — спросил я, обращаясь в темноту.
— Я Мартемьянов Сергей Михайлович, секунд-ротмистр
[31]
, — раздалось в ответ.
— Уже лет пять как в отставке? — уточнил я.
— Да, вышел при государе Павле Петровиче, — подтвердил Сергей Михайлович и взволнованным голосом спросил: — Господа, а какой нынче день?!
— Не самый счастливый…
— Я имею в виду, какое нынче число, год какой?
— Э-хе-хе, милостивый государь, да вы анахорет, — усмехнулся я. — Сегодня двадцать четвертое октября!
— А год? Год какой? — послышался из темноты отчаянный голос.
Мне сделалось не до шуток.
— Тысяча восемьсот второй год, — ответил я.
— Как — тысяча восемьсот второй? — с изумлением вскричал Сергей Михайлович. — Это точно? Вы не ошиблись?
Я поднялся на ноги, прикрыл рукою голову и осторожно разогнулся. Предосторожности оказались излишними — высота потолка позволила выпрямиться во весь рост. Я покачнулся: то ли голова после удара кружилась, то ли к темноте привыкнуть не успел.
— Жан, сколько времени я пробыл без сознания?
— Да всего-то-с минуты три-с от силы, — ответил французишка.
— Тогда точно так, — подтвердил я. — Сегодня тысяча восемьсот второй год, двадцать четвертое октября…
— Вот так раз. — Удивление в голосе господина Мартемьянова смешалось с облегчением. — Выходит, я всего-то три недели здесь. А мне казалось, годы прошли…
— Еще Диоген заметил-с, что в замкнутом пространстве без доступа света человек-с склонен преувеличивать ход времени-с, — назидательным тоном заявил французишка.
— Ладно, Диоген нашелся, — фыркнул я и легонько махнул в ту сторону, откуда звучал голос камердинера.
Мосье Каню взвыл от боли: моя рука угодила ему в живот.
— Су-у-ударь… что же… вы… делаете-с… — застонал он.
