— Ох, прости. — Я нащупал голову французишки, прижал к груди и потрепал его по волосам. — Дыши глубже, сейчас все пройдет.
Отпустив мосье Каню, я выставил перед собою руки и сделал несколько шагов. Раздался голос господина Мартемьянова:
— Осторожно, прошу вас, не ступайте по левую сторону от входа.
— А что там? — Я замер на месте.
— Покорнейше прошу прощения, там я был вынужден устроить отхожее место, — ответил Сергей Михайлович и добавил с болью в голосе: — Меня тут превратили в совершеннейшую гниду…
— Напрасно вы так, напрасно, — утешающе промолвил я. — И вот еще, позвольте представиться. Я граф Воленский Андрей Васильевич. Мосье Каню — мой камердинер. Кроме того, с нами кот по кличке Нуар. Кстати, где он?
— Где-то здесь, — отозвался французишка.
— В отличие от нас, темнота коту нипочем. Но, к сожалению, Нуар не сможет ничего рассказать нам. Так что, Сергей Михайлович, будем признательны, если своими наблюдениями поделитесь вы.
— Какие наблюдения? — с досадой ответил господин Мартемьянов. — В этом углу, вот где я сейчас, имеются тюфяки. Тут я почивать изволю. В том вон углу тюки какие-то сложены. В них что-то твердое…
— Это минералы! — перебил я Сергея Михайловича. — Ага! Значит, я прав!
— Господи! Сколько же еще этой муке длиться?! — всхлипнул господин Мартемьянов.
— Недолго, милостивый государь, совсем недолго, — успокоил я его. — Через четыре дня в Москву приедет государь, его императорское величество Александр…
— И что? — с недоверием воскликнул господин Мартемьянов.
— А то, — продолжил я, — что наши тюремщики заставят нас таскать эти минералы наверх, на акведук, чтобы отравить воду…
— Какой акведук? О чем это вы, Андрей Васильевич? — испугался Мартемьянов.
— Как — какой? — в свою очередь удивился я. — Три недели назад акведук уже стоял, вы должны были его видеть!
В ходе разговора я пошел в обход, придерживаясь правой стены, и вскоре наткнулся на тюки. Я отряхнул машинально руку и ткнул один носком ноги. Судя по всему, мешки были весьма тяжелые.
Господин Мартемьянов тем временем разговаривал сам с собою:
— Всего три недели… три недели… А как же Жаклин? Как она, бедняжка? А Натали? Как же они?
— Жаклин? Натали? — переспросил я, приблизившись к узнику.
Он нащупал в темноте мою руку.
— Натали — это моя жена, а Жаклин — наша дочь, — объяснил Сергей Михайлович. — Это все Пескарев! Негодяй и мерзавец!
— Пескарев? — вскрикнул я. — В который раз слышу эту фамилию! Пескарев, значит! Это многое объясняет!
— Пескарев Филипп Юрьевич, из последнейших подлецов, скажу я вам! — с отчаянием произнес Мартемьянов. — Это он, он запер меня здесь. Он позарился на мое имение…
— Да он, похоже, не только на имение позарился, — нахмурился я.
— Да-да, конечно! — подхватил Сергей Михайлович. — Он, скотина, наверняка требует, чтобы Жаклин вышла за него! А Жаклин! Бедная моя Жаклин! Ради меня она погубит свою жизнь!
— Не отчаивайтесь! Мы живы и еще поборемся! — приободрил его я и спросил: — Как вас здесь кормили?
— Неплохо, — ответил Мартемьянов. — Но при чем здесь кормежка? Лучше бы я умер…
— А притом. Хорошая кормежка подтверждает, что вы, да и мы, надеюсь, нужны здоровыми и сильными, — объяснил я. — Вот увидите, нас заставят поднять ядовитые минералы на акведук.
— А потом-с отпустят? — всхлипнул Жан.
— Конечно, отпустят, — успокоил я французишку. — Прямо с акведука, там высота — девять саженей.
— Вам бы шуточки-с все шутить. — Судя по голосу, мосье Каню пустил большущую слезу.
— Жан! — повысил я голос. — Не узнаю тебя! Разве не ты год назад штурмовал Копенгаген?
— Так то война, безвыходное положение-с, — заныл французишка. — Но сюда-то зачем-с нас занесло-с, сударь вы мой?!
— Ладно, не хами, — пригрозил я камердинеру. — Еще поборемся, вот увидишь! А ну-ка иди сюда!
Жан осторожными шажками приблизился к нам. Я обнял за плечи его и господина Мартемьянова и зашептал:
— Мы, господа, вот что сделаем…
— А почему шепотом-с? — спросил французишка.
— Чтобы не подслушали. Не перебивай! Итак, мы перетащим тюки с минералами и нагромоздим их справа от входа. Слева отхожее место. Когда тюремщики войдут, толкнем мешки на них. На пару секунд они опешат, а глаза наши тем временем чуть привыкнут к свету, и мы нападем…
— А если не привыкнут-с? — спросил мосье Каню.
— Я потренируюсь действовать вслепую. Ты мне поможешь.
— Как?
— Поиграем в жмурки, — усмехнулся я.
— В жмурки? — недоуменно переспросил Жан.
— Будешь кружить вокруг меня в темноте и иногда подавать голос, — объяснил я. — Моя задача — на звук твоего голоса попасть тебе кулаком по физиономии.
— Вот спасибо, сударь! — вскричал французишка. — Вам бы только издеваться надо мною-с!
— Господи, Жан, но я и впрямь должен потренироваться. Сам знаешь, тяжело в учении…
— …а в бой и вовсе-с не хочется! — закончил мосье Каню.
— Признаться, Андрей Васильевич, — подал голос Сергей Михайлович, — ваш план выглядит слишком уж фантастическим.
— Тогда давайте сидеть сложа руки, — вздохнул я. — И пусть торжествует Пескарев, пусть охомутает вашу дочь, разобьет сердце вашей жене… А мы в нужный срок перетащим яд в акведук и отравим половину города!
— Воля ваша, сударь, — обреченно проговорил Жан. — Только по мордасам-с получать я не желаю-с!
— Ладно, — смилостивился я. — Возьми Нуара, можешь кота под удар подставлять…
— Еще чего-с?! — возмутился французишка.
— Эх ты, жмот, только о себе и коте своем думаешь! — пожурил я камердинера и спросил Мартемьянова: — А как часто вас кормят, не замечали?
— Кормят неплохо, но только раз в сутки, — ответил он. — Так мне кажется, по крайней мере.
— Значит, можно по кормежке отсчитывать время, — прикинул я.
Мартемьянов промолчал и, судя по шуршанию, пожал плечами.
— Что ж, господа, — прошептал я. — Предлагаю сутки переждать. Я не спал целую ночь. Да и после удара по голове еще не оправился окончательно. А на вторые сутки — у-ух!
— Будет-с вам «ух»! — проворчал Жан.
Не знаю, насколько я утратил чувство времени, но, кажется, еду принесли в середине дня. Я лежал на тюфяке, изображая немочь от полученного удара прикладом, а сам наблюдал.
Заскрежетал засов, дверь распахнулась, в проеме застыла смутная фигура тюремщика с котелком в руках. Он выждал несколько секунд, очевидно, ждал, пока глаза к темноте привыкнут. Превосходно, порадовался я, ведь и нам нужно время — привыкнуть к свету.
