— Что там, сударь, что там-с? Что с вашей тетушкой? Жива ли-с, здорова-с?
— Да что с нею сделается, — отмахнулся я.
«А Елизавета Дмитриевна, — писала Мария Никаноровна о кузине, — прельстившись вашими, батюшка мой Андрюша, обещаниями, но так и не дождавшись предложения и будучи не в силах долее засиживаться в девках, сбежала в Санкт-Петербург с поручиком Сенцовым. И так как вина в том, дорогой племянник, на тебе лежит, тебе и препоручаю парочку разыскать и сказать, что я их прощаю и благословляю».
— Heus-Deus! — воскликнул я. — Что это за шутки?! Только Сенцова нам в родственники не хватало!
— Что?! Что-с случилось? — не унимался французишка.
— На. — Я протянул ему бумагу. — Съездишь к майору Балку. Пусть передаст это письмо поручику Сенцову и Елизавете Дмитриевне.
— Как-с Елизавете Дмитриевне-с? — удивился камердинер.
— Вот так-с! — повысил голос я.
Французишка глаза вытаращил, прикрыл рот ладонью и покачал головой, переваривая новость.
— Что там еще? — Я заметил на подносе еще один конверт.
— Да это, барин, из того-с числа, что лучше б и не читать-с, — пробормотал камердинер. — Одни-с неприятности от этих-с писем-с…
— Дай сюда! — приказал я.
Французишка вздохнул и протянул мне конверт. Тонкий запах знакомых духов, исходивший от бумаги, воскресил в памяти воспоминания.
«Мой милый друг!
Вы совсем нас забыли и не бываете в „Новых Афинах“!
Все только и говорят, что об истории с миллионным акведуком. Между тем полагаю себя вправе услышать ее из первых уст.
Ваша наяда соскучилась и жаждет новой встречи.
Приходите сегодня же! Думаю, пора напомнить нашему Зевсу о преданном ему герое, пребывающем в незаслуженном забвении. С радостью возьмусь за эту миссию. Вы получите собственный акведук на миллион.
Ваша M. N.».
— Хорошо хоть не страус-сука, — усмехнулся я и прочитал дальше:
«P.S. Отдельная благодарность от Дмитрия Львовича. Теперь в его коллекции имеется уникальная труба».
— Я же говорил-с, сударь, лучше-с и не читать! — закивал французишка. — Одни неприятности от этих-с писем-с!
— Не твоего ума дело! — рассердился я. — Собирайся и вези письмо майору Балку. И чтоб быстро мне!
Я прилег на диване, закинул руки за голову и принялся разглядывать лепнину на потолке — занятие, вполне способствующее серьезным размышлениям. От службы я отказался, и отказался из-за Алессандрины. Однако теперь она уехала, не дав мне возможности ни объясниться, ни испросить прощения. И более всего теперь хотелось предаваться хандре. А долго ли я выдержу?! Но после того, как я в присутствии Новосильцева отказался от службы, обратиться к друзьям было невозможно. Они не упустят возможности позубоскалить, да и места хорошего уже не предложат. Да еще попрекнут, сам-де виноват, сначала свой шанс упустил, а через пару дней спохватился! Разумно ли такому человеку серьезное место дать, пусть с малого начнет… Эх, тошно даже от их предполагаемых рассуждений!
А тут — Нарышкина! Глядишь, реванш возьму. Правда, я мог в любое время обратиться к Семену Романовичу Воронцову. Избрать дипломатическую часть, чтобы оказаться подальше от всех этих Аракчеевых, Каменских, Шемлавских…
— Сударь, я отправляюсь, — доложил мосье Каню. — Может-с, изволите-с еще что-нибудь поручить?
— Изволю, — кивнул я. — Как отвезешь письмо Балку, оформи-ка, Жан, подорожную…
— Как-с — подорожную? — встревожился Жан. — Разве мы уезжаем-с куда?!
— Уезжаем, — подтвердил я. — Поедем, Жан, в Москву, а оттуда в Карачево, проведем зиму в имении, а там видно будет.
— Э-э-э, сударь, а как же-с вечер сегодня? — расстроенным голосом протянул французишка. — Не прикажете ли лошадей-с заложить? В «Новые Афины»…
— Ты же давеча говорил, что там одни неприятности! — напомнил я камердинеру. — Нет уж, дружище…
— Мы же в деревне-с от скуки помрем-с, — промямлил мосье.
— Ну, если желаешь, я тебя не держу.
— Что вы, что вы, барин?! — взволновался французишка. — Вы же знаете-с, куда вы, туда-с и я.
На следующее утро мы покинули Санкт-Петербург. Унылый пейзаж простирался за окном, холодный дождь время от времени сменялся мелким снегом. Пасквильная погода как нельзя лучше отвечала моему состоянию, да и кислая физиономия мосье Каню настроения не улучшала.
Порою я забавлялся тем, что грозился выбросить из кареты обоих котов, если французишка не найдет способа утихомирить их. Жан упрекал меня в черствости и умолял позволить довезти Нуара и Розьера до деревни, где будет им раздолье и где уж никак они меня более не побеспокоят.
Иной раз я бросал взгляд вверх, пытаясь вообразить, как это мы с Алессандриной проплывали по небу как раз над этими местами. Однако же взгляд все время упирался в свинцовую пелену, и хандра охватывала меня с новою силой, я закрывал глаза и пытался дремать, пока французишка воевал со своими питомцами.
В какой-то момент мне удалось заснуть. Но проспал я недолго, разбудил меня Жан.
— Баррин! Барин! Смотрите, что это?! — закричал он.
Я вскинул голову, готовый от досады задать камердинеру хорошую трепку. Но сердце мое смягчилось, когда я увидел то, что вызвало изумление французишки. Мы проезжали мимо останков воздушного шара. Некогда серо-голубая, а теперь грязная, облепленная опавшей листвой, оболочка покоилась в стороне от проезжей части. Замызганный дождями и снегом золотой лев проводил нас укоризненным взглядом.
Вскоре мы приехали в Тосну. В памяти поневоле возникла страшная картина — Петруша Рябченко с разорванным горлом и зарезанный почтовый комиссар. Пришла мысль, что лучше сразу же ехать дальше, не задерживаться. Вопрос в том, имеются ли наготове лошади? Впрочем, я полагал, что новый почтовый комиссар, как и его несчастный предшественник, должен живо откликнуться на пару гривенников и хорошую зуботычину.
Я переступил порог почтовой избы и застыл как вкопанный. Неуклюжий французишка, тащивший в охапке котов, врезался в меня сзади.
Знакомая фигура поднялась со скамьи и двинулась навстречу мне.
— Так я и знала, что дождусь тебя здесь, — промолвила она.
Я обнял ее и принялся губами собирать слезы, бегущие по щекам.
— Алессандрина, Алессандрина, и я знал, знал, что найду тебя здесь, — соврал я.
Полагаю, эта ложь была простительной.
