Посвящается Семье
Благодарности
Я очень признательна следующим людям: Роз Тейлор и Рейчел Халлибертон — за драгоценные советы, данные мне на ранней стадии работы над книгой; судьям конкурса «Роман: первая тысяча слов», который проводит газета «Дейли телеграф», — за поддержку и обед; коллегам-писателям Родди Ламсдену, Арену Уорнеру, Камелии Стаффорд, Эми Кей, Хизер Филлипсон и Уэйну Смиту, обучившим меня, помимо всего прочего, понятию каденции; работникам великолепной Британской библиотеки, где я собрала большую часть материалов для книги; Кэт, Эмме, Нил, Сэму, Шоне, Нат, Дэвиду, Стивену, Дункану, Джонатану, Неду и моим родителям за необходимую эмоциональную поддержку; Аннете Грин — она так полюбила эту книгу, что даже продала на нее права; Джейн Морпет и Флоре Риз — они так полюбили эту книгу, что даже купили на нее права; но особенно я благодарна Эдду Стерну и его семье за любезности, которым несть числа.
Часть первая
I.1
Пятница, 2 июня 1780 года,
Западный Суссекс, Англия
Гэбриел Краудер открыл глаза.
— Господин Краудер, сэр?
В комнату пробивался слабый свет. Утренняя заря.
— Если кто-нибудь явился, отошлите его прочь, — велел Краудер.
Он моргнул. Горничная не двинулась с места.
— Она не уйдет, сэр. Это госпожа Уэстерман из Кейвли-Парка. Она сказала, что не отступит, сэр. И велела передать вам вот это.
Горничная протянула Краудеру листок бумаги, стараясь не приближаться к постели, словно боялась, что хозяин укусит ее.
Это было необычное вторжение. С тех пор как прошлым летом Краудер поселился в Хартсвуде близ Пулборо, он так усердно пренебрегал соседями, что вскоре они вовсе перестали наносить визиты. У него не было необходимости в скрашивающих досуг компаньонах, а также ни малейшего желания принимать участие в различных увеселениях, пикниках и благотворительных ужинах, где собиралось провинциальное общество. Прочие жители городка никогда и не стремились к тесным сношениям с новым обитателем, однако, понаблюдав за ним месяц-другой, местные женщины сделали открытие: оказывается, простейший способ унять детишек — пригрозить им ужасным господином Краудером и его большим ножом. Он изучал анатомию. Хотел узнать, как действует организм, что могут рассказать телесные останки о жизни человека, и в его распоряжении были время и средства для исследований.
Особенные привычки новичка вскоре стали широко известны. В среде образованных людей он прослыл ученым мужем с ужасными манерами, а малограмотные сочли соседа дьявольским доктором, который вырезает души из живых тел непослушных детишек, а затем сжирает их.
Горничная по-прежнему протягивала ему записку — листок слегка подрагивал в ее руке. Издав утробный стон, Краудер выхватил послание и быстро развернул его. Записка на почтовой бумаге, взятой, как он успел заметить, с его собственного рабочего стола, что стоял внизу, была начертана изящной женской рукой. Составительница текста не потрудилась добавить ни приветствий, ни извинений по поводу раннего часа, ограничившись лишь десятком слов: «Я обнаружила мертвеца на своих угодьях. У него перерезана глотка».
Краудер вернул послание горничной.
— Поклонитесь от меня госпоже Уэстерман и передайте, что, как только оденусь, я буду к ее услугам. Велите оседлать и вывести мою лошадь.
Раскрыв рот, горничная воззрилась на хозяина.
— Будьте любезны сделать это немедленно, мадам.
Накануне вечером. «Музыкальная лавка Адамса»,
Тичфилдская улица близ площади Сохо, Лондон
Сьюзан Адамс прижала ухо к полу. Первого числа каждого месяца ее отец устраивал в своей лавке небольшой концерт для соседей и друзей. Он учредил этот ритуал с того момента, как его дело — печать и гравировка музыкальных партитур, а также сборников популярных песен и арий и продажа их живущим в Лондоне любителям музыки — начала приносить доход, пусть и небольшой. Концерты были чем-то вроде жертвоприношения в благодарность за семь комнат, мастерскую и внутренний дворик. Дети Адамса учинили собственные традиции, связанные с этим ритуалом. Джонатан обычно приходил в комнату Сьюзан, заявляя, что хочет лучше слышать музыку, а потом, удобно устроившись в постели сестры, засыпал еще до того, как заканчивали играть первый номер программы.
— Сьюзан! — ворчал он. — Ты тоже должна быть в постели. Музыка слышна и отсюда, но здесь куда мягче, чем на полу.
— Тс-с-с, Джонатан! Я слушаю.
До девочки донесся вздох брата — оставив свои попытки дозваться ее, он нервно заерзал на постельном белье. В воздухе по-прежнему висела духота, оставленная жаром июньского дня.
— Ну ладно, расскажи мне, что там происходит. — Мальчик зевнул.
Сьюзан улыбнулась — один из белокурых завитков коснулся уха, и ей стало щекотно. Поправив волосы, девочка задумалась.
— Прибыли все — господин Пакстон, господин Уитакер и мисс Хардинг. Господин Пакстон принес виолончель, господин Уитакер будет играть на клавесине, а мисс Хардинг — петь. Сейчас все они пьют пунш в лавке.
— Сегодня после обеда я помогал там подметать.
Пока они вместе с отцом расставляли по местам партитуры и ноты, Сьюзан наблюдала за попытками Джонатана помочь горничной Джейн. Девочка не считала, что он хоть как-то подсобил прислуге, но поскольку брату было всего шесть, окружающим, возрастом превосходившим его на три года, например таким, как она, полагалось потворствовать мальчику. Даже несмотря на то, что тот бывал надоедлив. Сьюзан решила не обращать внимания на его фразу.
— Стулья сдвинули в длинные ряды. Госпожа Сервис очень скромно села в углу, потому что она никогда не покупает музыку, и платье у нее старое. Господин и госпожа Чейз, те, что живут на улице Саттон, тоже здесь, потому что господин Чейз, когда дела окончены, не прочь немного послушать музыку. Господин Грейвс, конечно же, тоже прибыл — нахмурившись, он пытается стереть с пальцев чернильные пятна, которые только что заметил.
Со стороны кровати послышалось сонное хихиканье, затем мальчик спросил:
— А мисс Чейз там?
— Ну конечно! — Внезапно вскочив, Сьюзан встала донельзя прямо и выставила вперед босую и не очень чистую ступню. — Она сейчас как раз входит в лавку, вот так.
Склонив голову набок, девочка поправила шаль на своих худеньких плечах и, прижав одну руку к талии, а другой подхватив ночную рубашку, словно это был кринолин вечернего платья, двинулась между воображаемыми рядами стульев, улыбаясь направо и налево. Казалось, комната наполнилась свечами и шумом разговоров.
Джонатан снова уселся на кровати.
