В удобном месте высадили Павлу, приказав ей добираться домой, как знает.
Выйдя из-за Крестовского и пройдя с полмили на восток, увидели оконечность Елагина.
— Ну, что? — спросил Ефимка. — Туда, что ли?
Вслед за ним все посмотрели на Михайлова.
А он и сам понимал, что теперь пора что-то предпринять. Прошло уже немало времени, когда Ржевский обещал найти единственно подходящее средство, чтобы справиться с бедой. Он говорил очень определенно и твердо и собирался доставить это средство на остров — но как оно могло подействовать?
— Коли часовых на валах нет, стало быть, сенатор уже вмешался и что-то предпринял. Я так полагаю, — сказал Михайлов. — Но сдается, кто-то по валу бродит…
— И это непременно часовой? — Новиков приложил руку ко лбу, вглядываясь в мелькающую фигурку. — Или кто-то из елагинской дворни послан…
— Для чего?..
— Надо искать канал, — подал голос Родька. — Вон там, совсем близко от берега, начинается крайний пруд, который кажется, занимает весь этот конец острова, вокруг него вал, да немного суши у пруда. Господин Ерофеев, вы видите створ?
Ероха резко повернулся к Родьке.
Жизнь стремительно менялась — вот и еще один человек назвал Ероху господином Ерофеевым, и не простой человек — флотский! Почти мичман!
— Вон что-то на манер створа, — отвечал Ероха. — Но черт его знает, если часовой вооружен и имеет приказ стрелять? А мы идем открыто, на лодке, — лучшей мишени и не придумаешь.
— Ты хочешь добраться вплавь и снять часового? — спросил Михайлов. — А коли он там не один?
— Я с ним поплыву, — сразу вызвался Ефимка. — Ничего, авось не утопну.
— А чем будете вязать часового? — задал разумный вопрос Новиков. — Погодите! Есть чем вязать! И кляп ему в рот тоже есть! — Он достал из карманов бинты и мешочки с сушеным мхом, которых было четыре. Два отдал Ерохе, два приберег для Михайлова.
Затем лодочнику велели править вверх по Средней Невке и понемногу забирать к Крестовскому. Ероха с Ефимкой скинули верхнее, остались в исподнем и с того борта лодки, что был обращен к Крестовскому, ушли в воду.
Две головы, черная и светлая, медленно двигались к Елагину, Михайлов смотрел вслед и завидовал. Он понимал, что Ероха плывет медленнее, чем умеет, из-за Усова, и все равно сердился: будь он на Ерохином месте, показал бы крестничку, что есть настоящее плаванье. Нырнув в десятке сажен от берега, вынырнул бы уже на самом мелководье.
— Подплывают, — сказал Новиков. — Надо бы отвлечь. Споем, что ли?
И затянул прежалостно на одной ноте:
— Когда б я птичкой был,
Я к той бы полетел,
Котору полюбил,
И близко к ней бы сел,
Коль мог бы я, запел:
«Ты, Лина, хороша,
Ты птичкина душа!..»
Тут у него с непривычки к пению пресеклось дыханье.
Родькин хохот слышно было, пожалуй, в самом елагинском дворце.
— Птичка, — твердил он, — птичка!..
— А что ж? Глотка у меня мощная, голос на сто сажен уж точно улетел, разве ж я часовых не отвлек? — даже обиделся Новиков.
— Моя теща в таких случаях беспокоится, как бы от музыки молоко не скисло, — заметил Михайлов.
— Ну, сам тогда пой, — обиделся Новиков. — А я послушаю, и, коли от твоего пения зубы не разболятся…
— Да ну тебя, — сказал он, вглядываясь в береговую кромку. — Сдается, они отыскали створ. А часовой — вон появился, коли это доподлинно часовой…
Тут фигура на валу пропала. Только что была — и сгинула.
— Вперед, братцы! — приказал гребцам и лодочнику Михайлов. — Вон туда правьте, где меж травы что-то чернеется!
Через десять минут лодка уже шла вдоль вала.
И тут на валу появился Ефимка.
— Крестненький, это был часовой, с пороховой трубой! — доложил он.
— Фальшфейер, — догадался Михайлов. — Основательно они подготовились. А где Ерофеев?
— С часовым разбирается. Мы его связали.
— Канал нашли?
— Нет никакого канала. Может, он дальше будет?
— Позови Ерофеева.
Ероха явился с новостью: он узнал часового, это был матрос с «Ростислава», раненый в мякоть бедра и оттого вывезенный с судна в госпиталь. Он ничего не знал, кроме того, что мичман с «Ростислава» отыскал его в госпитале и привез с собой. Приказание было дано такое: коли кто приблизится на лодке, сигналить огнем.
— Фальшфейер знатный, — сказал он, показывая аршинную картонную трубку. — Не простой, сдается, а синий.
— Как ты это проверишь? — спросил Новиков. — Не на вкус же? В одном фунте пороха шесть унций муки ни за что не ощутить.
— Днем и на глаз можно. В синих фальшфейерах к селитре и сере добавляют такие кристаллы растертые, золотого цвета, как называются — у канониров надобно спрашивать.
— Матрос с флагмана, этого еще недоставало, — проворчал Михайлов. — И на самом флагмане измена. Отчего государыня не уберет Грейга? Ведь в нем же корень зла! Может, он сам и прислал сюда своих людей?
— Погоди за государыню решать, — одернул его помрачневший Новиков. — Нужно перетащить часового в лодку. Он, может статься, Ржевскому пригодится.
— Шешковскому он пригодится!
Малость успокоившись, решили — лодка медленно пойдет вдоль северного берега острова, а Ероха с Ефимкой — пешком вдоль прудов, высматривая других часовых.
Оказалось, тот, которого пленили, был единственным. Его поставили в стратегически правильном месте — он видел бы и тех, кто норовит пристать к южному берегу, и тех, кто хочет войти в Большую Невку.
Двигаясь вдоль северного берега, сперва не видели ничего, кроме вала; потом заметили вдали крышу дворца; наконец, на небе явился за кронами деревьев силуэт старинной круглой башни с островерхой крышей.
— Вот он, павильон, — сказал Ероха. — Что дальше делать будем? А, Михайлов?
Ржевский просил вывезти только Александру — это исполнить не удалось, и даже если бы сенатору михайловская команда ему понадобилась — он бы попросту не знал, где ее искать.
— Подождем, — отвечал Михайлов. — Ржевский сказывал, главный затейник отчего-то не любит дневного света и приедет лишь в потемках, а без него не начнут.
— Ну так потемки — вот они… небо-то пока светлое, а там, под деревьями, уже мрак, — заметил Новиков.
— Надо, пока светло, высадиться, — предложил Родька. — И тропинку найти. А то вал высокий, а вы, Алексей Иванович, хромаете.
— Нет, надо пройти еще вперед, там точно есть канал, и через него мы войдем в большой пруд, — возразил Ероха. — А от пруда до павильона — шагов с сотню, не более, ей-богу! Я знаю, я там был!
