Александра вернулась к Итальянскому пруду и, пройдя чуть дальше, начала поиски. Как раз тогда вдали стали бить семь склянок — три сдвоенных удара и один простой. Всех, кто был в матросских шапках или в белых офицерских мундирах, она спрашивала о Новикове. Наконец нашлась добрая душа — оказалось, Новикова видели совсем на другом конце Кронштадта, у мастерских.
Недоумевая, что бы ему могло там понадобиться, Александра пошла вдоль Обводного канала, мимо госпиталя, и там ей вроде бы повезло — она увидела Ефимку Усова. Усов бежал, размахивая каким-то узлом, и скрылся за углом прежде, чем она догадалась его окликнуть. Сообразив, что где крестничек, там и крестненький, Александра поспешила за ним и оказалась в месте, которое, на ее взгляд, было сущими трущобами. Ибо плана для мастерских, складов, сараев и вовсе непонятных хижин Петр Великий не рисовал, их ставили как придется и где удобнее для дела.
Никогда раньше она не бывала в таких местах и немного растерялась — на этих кронштадтских задворках было грязно. Загадочный хлам лежал под навесами, пахло дегтем, смолой, опилками и почему-то горелыми тряпками. За стенами звучали голоса, что-то скрипело и стучало — работа в мастерских еще кипела. Александра понятия не имела, куда двигаться дальше, и тут прямо на нее выскочил человек, без шапки, очень коротко стриженый, и понесся огромными прыжками прочь. Его лицо — красивое лицо, в котором чудилось не то греческое, не то цыганское, было Александре знакомо. Она напряглась, пытаясь разбудить память, и минуту спустя поняла: красавец был той страшной ночью на Елагином острове, бился с масонами, не побоявшись выйти с дворянской шпагой против длинных и тяжелых клинков, названия которых Александра не знала, да и знать не могла. Довольно было уж того, что она выучилась стрелять из пистолета и охотничьего ружья.
Стало быть, красавец — из приятелей Михайлова, но куда его понесло, будто за ним сам нечистый гонится?
В надежде, что скоро это разъяснится, Александра вошла под навес и села там на ящик. Это было необходимо еще и по той причине, что ветер крепчал, а ей вовсе не хотелось предстать перед Михайловым растрепанной, со сбитой набок шляпой. А под навесом было заветренное местечко. Кроме того, оттуда хорошо просматривался переулок меж задней стеной мастерской и забором, неведомо чему принадлежащим.
Подобрав кусок пакли, Александра, чтобы занять себя, стала плести косичку, наращивая пряди. Когда плетешок вытянулся уж более аршина, неподалеку судовые колокола снова стали отбивать склянки. Александра выделила в общем перезвоне три сдвоенных удара. Означало ли это, что уже восемь вечера? Или часовой при рынде, как на русский лад переделали матросы английское «ring», подавал какой-то сигнал?
Немного погодя появился стриженый красавец. Он толкал перед собой преогромную тачку. Видно было, что опыта обхождения с таким чудовищем у него нет — тачку заносило, она кренилась и норовила лечь набок. Но двигался он быстро, почти бежал. Александра вышла из-под навеса и поспешила следом. И опять она проворонила тот миг, когда нужный ей человек исчез. Выйдя из-за угла, она увидела лишь тачку, а красавца рядом не было. И куда он подевался — она не могла понять. Вроде бы не было поблизости ни дверей, ни окон.
Одну дверь Александра, впрочем, нашла. Была она невысокой, не более двух аршин, и к ней вели вниз древние каменные ступени. Вид она имела такой, будто ее навесили еще при Петре Великом и после его смерти ни разу не отворяли. Мог ли красавец забраться туда столь стремительно? Александра остановилась: мысль о спуске в подвал испугала ее — с нее было довольно подземелья на Елагином острове. Услышав голоса, она вернулась обратно под навес. Появились двое мастеровых, и из их разговора Александра поняла, что в этом месте сходятся под углом стены какой-то из госпитальных пристроек и канатной мастерской, и тут же поблизости — владения таможенной службы, один из складов для конфискованного товара. Как раз он и был нужен мастеровым — они обсуждали, как проникнуть туда через старые подвалы и, подломив пол, вынести какие-то мешки. Жизнь продолжалась — одни собирались воевать, другие воровать.
Мастеровые расхаживали взад и вперед, измеряя расстояние шагами и составляя умозрительный план местности. Александра едва сдерживала смех: ей казалось забавным, что она, вместо объятий жениха, выслеживает какое-то мелкотравчатое ворье, совершенно ей не нужное. И если рассказать Нерецкому об этом странном занятии, он наверняка растеряется и задумается, нужна ли ему такая странная супруга.
Тут на ум пришел князь Шехонской, которого Александра совершенно не знала, лишь слышала его высокопарные речи, а также княгиня Шехонская, которую Александра тоже не знала, но довольно было видеть ее повадку и слышать ее голос.
Вот такова же будет и моя судьба, подумала Александра, с той только разницей, что Нерецкий больше не впутается в политические интриги. Но очень может статься, что какая-нибудь знакомая женщина, раскусив его нрав и пленившись пением, возьмет его за руку и уведет в тихий уголок. И придется Александре, как княгине Шехонской, бросать все дела, оставив младшую дочку с любимым внуком, в чьем доме отыскал заботливую бабушку Ржевский, кидаться вызволять любимое и слабое существо… И прощать, разумеется, как же иначе?..
Отчего сильные женщины обречены любить слабых мужчин, подумала Александра, за что им кара сия? Нерецкого нельзя не любить, от его голоса и прикосновения рук душа трепещет и улетает. Но вот повезло же Глафире Алымовой, встретился ей Ржевский, натура ничуть не менее утонченная и возвышенная, поэт, но кто назовет его слабым?
Ветер меж тем нагнал тучи, потемнело, и Александра с ужасом подумала: давно не было дождя, сейчас грянет! Еще несколько минут — и по навесу забарабанило. Теперь выходить и бежать к причалам было просто опасно — вокруг мгновенно образовалось настоящее болото из опилок, соломы, конского навоза, каких-то клочьев и тряпок. Когда все это было сухим — можно было осторожно пройти в изящных туфельках. Но когда размокло и раскисло — лучше было переждать и потом выбираться по закоулкам вдоль стен.
На кораблях опять принялись отбивать склянки, на сей раз это был один удар колокола, и Александра уже не знала, чему он соответствует по сухопутному времени. Свои часики на шатлене она оставила дома — кто ж знал, что они пригодятся?
Дождь окончился, но солнце не выглянуло и светлее не стало. Александра, уже сердясь на весь белый свет, начала высматривать, как, огибая лужи и явную грязь, выбираться из трущоб. Тут она услышала глухие удары, идущие словно бы из-под земли. Она спряталась за штабель ящиков, потом выглянула и увидела, что возле тачки стоит, нагнувшись, давешний красавец.
— А я тебе говорю — она разбухнуть от сырости не успела, а просто осела, за столько-то лет! — объяснял он кому-то, скрытому до поры за полупритворенной дверью. — Эта чертова дверь старее моей бабушки. Пока в нее не поколотишь ногами и не раскачаешь — не послушается.
Внизу появилась некрасивая, но живая и выразительная физиономия Ефимки Усова.
— Ты придумай подпорки какие-нибудь, — сказал он. — Видишь же, заваливается эта дура. Лучше всего подошли бы кирпичи.
