Майков под дулом пистолета забрался в лодку, укрепил на носу фонарь и стал ставить парус. Новиков, самый сильный в компании, ногой оттолкнул ее от берега.
Александра, окаменев, следила, как Майков, взявшись за весла, выводит лодку подальше от берега, на глубину. Ей вчуже стало страшно — как может быть страшно человеку, впервые увидевшему справедливость и осознавшему, что эта дама, столь часто призываемая на головы обидчиков, вовсе не хороша собой…
А «естественный человек» обходился со справедливостью запросто. Как понял, что надобно делать, так и сделал.
— Не вздумал бы обогнуть мыс и вернуться, — забеспокоился Ероха. — Или в бухточку свернуть, там есть такая бухточка, при осте и норд-осте — заветренная. Я бы подождал, пока не отойдет подальше. А, Михайлов? Попробует — пристрелю. Я следом пойду, погляжу…
— Он дело говорит, — согласился Новиков. И больше мужчины не промолвили ни слова.
Ероха побежал берегом, в полуверсте от товарищей остановился и, приложив левую руку козырьком ко лбу, следил за лодкой.
Новиков, Михайлов и Усов стояли у края воды не менее получаса, — и Александра смотрела на их спины. Вмешиваться она не могла — да и незачем было. Странное ощущение владело ею — как будто усилием воли надо проснуться, потому что вот так отправить человека на гибель можно только в страшном сне. А в то же время она видела в этом человеке несостоявшегося убийцу Нерецкого, и при этом возникшее в душе злорадство казалось ей постыдным.
Темный силуэт, пляшущий на волнах удалялся на запад — похоже, Майков и впрямь взял курс на Стокгольм.
— Не справится, — сказал наконец Новиков.
— На все Божья воля, — ответил ему Усов.
— Идем. Я еще быстро ходить не могу, — признался Михайлов. — Язва хоть и зажила, а чувствуется, проклятая.
Он действительно чуть прихрамывал, и Новиков, идя рядом, прилаживался к его шагу, а Ефимка с Ерохой шли сзади.
— Как ты полагаешь, эти нептуновцы не объединятся вновь? — спросил Новиков. — Тайно, скрытно? Хотя государыня намерена закрыть ложу, да ведь они — безумцы, с них всякое станется.
— Меня другое беспокоит — не стряслось бы беды с Грейгом. Он ведь и Карлу своему не удружил, разве что зажигательными по нему не палил, и государыне послужить толком не смог. Может найтись еще какой-нибудь Vir Nobilis, состоящий в переписке с герцогом Зюдерманландским, и получить какой-нибудь скверный приказ. А кто — угадать невозможно: их, нептуновцев, все ж под сотню наберется. Они были вместе, оттого что сговорились, навыдумывали себе всяких причуд и тайных знаков и тешились этим, как малые дети. А мы вместе — не сговариваясь, и придумывать нам нечего, оттого что есть у нас воинская присяга.
— Точно — не сговаривались, — согласился Новиков.
— Ну, я-то присяги не давал, — с некоторым сожалением сказал Ефимка.
— Я — давал! — встрял Ероха.
— Молчал бы, царева кабака угодник.
— Давал же!.. Или я от нее уклонился? Да я с этим чертом в подвале сидел, как каторжник! Ведро поганое за ним выносил! Михайлов! Да что ж ты никак не поверишь?.. — Ероха чуть не плакал. — Вот ты так решил — и я так решил!.. Мне или обратно во флот — или камень на шею да с пирса в воду!..
— Ты поучи его, крестничек, как камень на шею навязывать, — посоветовал Михайлов. — Идем, братцы. Крестничек, ты что?
Ефимка, повернувшись, высматривал пропавшую в волнах лодку.
— Думаю — дома спросят про море, что расскажу?
— Ты о чем? — удивился Новиков.
— О море. Он ведь моря-то и не разглядел. Разве что ветер… — отвечал Михайлов.
Они переглянулись — внутренний взор предложил обоим одну и ту же картинку: узкая песчаная полоса, справа и слева уходящая вдаль, бог весть на сколько верст, и впереди — бескрайнее море, нагоняющее на берег высокие, аршина в два, волны, словно желая подмыть его и опрокинуть тебя, крепко стоящего на расставленных ногах; и солнечный свет с небес падает на воду, делая ее не бурой, как в осеннюю хмурую погоду, а сияюще-зеленоватой, и все это великолепие — твое, и ты улыбаешься от счастья, хотя ветер и заставляет щуриться…
— Разглядел я море, — обиженно буркнул Усов. — Морем, чай, до Кронштадта и обратно добирались.
— То не море, — убежденно сказал Михайлов. — То — вода, и на ней суета почище, чем на Невском проспекте. Там и окоема нет, со всех сторон берега видны. А кабы ты остался на берегу до утра, то и увидал бы истинный морской простор.
— Как же я по нему истосковался, — вздохнул Новиков. — Знать, не судьба. Или обратно попроситься?
— Не вздумай. Брюхо свое пожалей.
— Да брюху-то что? Ведь не в океан выходить — вы у берега болтаться будете. «Мстиславец» теперь у Свеаборга, что ли, ходит?
— Угрюмов сказывал, у Сомерса в дозоре. Сторожим зверя у норы. Авось высунется.
Положение было уже почти комическим. Шведский флот ушел от Гогланда в гавань Свеаборга, укрылся там и не выказывал ни малейших намерений выйти в открытое море. Должно быть, Карл Зюдерманландский, который и сам-то себя моряком не чувствовал, набрался страха во время баталии. Русский флот бдительно стерег его, но как выманить — никто не знал. По столице ходила шутка графа Воронцова: он-де советовал государыне разослать по всей Финляндии правительственные листки, в которых было бы обещало десять тысяч рублей вознаграждения тому, кто укажет дыру, где прячется бедный шведский флот. Опытный граф полагал, что шведский Густав не выдержит оскорбления и прикажет брату выводить корабли с фрегатами, а не высылать гребные суда, чтобы бродили вдоль берегов и отщипывали отбившиеся от своих русские боты и баркасы.
Александра не слышала разговора, только видела спины, и ей казалось нелепым, что Михайлов, только что выпроводивший Майкова из России, в ответ на новиковские шутки хохочет. Впервые ей пришло в голову, что она играла с огнем — это не светский щеголь, которому можно запросто дать отставку, это что-то иное, непонятное и непредсказуемое, вроде медведя, который не только силен, но и отлично осознает свою силу. Тем важнее было поговорить с ним — в конце концов, он достоин если не пылкой страсти, то уважения, пусть даже уважения с привкусом страха. Ради того, чтобы понять это, стоило удирать в Кронштадт и бегать по Котлину, как глупая девчонка, как шальная смольнянка…
Мужчины шли вдоль берега по влажному песку, Александра — следом, по песку сыпучему, за кустами, то злясь, то моля Бога, чтобы удалось поговорить с Михайловым наедине. Потом Новиков взял палку с фонарем на плечо и пошел впереди, о чем-то тихо переговариваясь с Усовым, Ероха и Михайлов молчали. Так добрались до края леса, повернули на какую-то разбитую дорогу. Александра тоже вышла на нее, идти сразу стало легче. Она то отставала, то нагоняла, прячась за деревьями.
Одолев луга и пустыри, оказались возле кронштадтского крепостного рва. По ботардо мужчины гуськом перебрались на сторону крепости, Александра — за ними. Дальше их путь лежал мимо ворот, вдоль крепостной стены, над бастионами, к югу, и тут уж отшагали не менее двух верст, пока у южного ботардо стена не кончилась. Михайлов уже заметно прихрамывал. Дальше повел Ероха — он знал какие-то проходы между мастерскими, и довольно неожиданно дорога вывела Александру, не выпускавшую мужчин из виду, прямо к Итальянскому пруду.
