— Ты не могла сказать внятно, что хочешь на прогулку? Я бы велела тому же Гришке тебя сопровождать! — напустилась на девушку Александра. — Шататься неведомо где, одной! Я уж бог весть что передумала! Я уж думала, ты сама к госпоже Арсеньевой побежала!
— Почему я должна к ней бежать? — удивилась Мавруша.
— Ты Гришку о ней выспрашивала.
— Так любопытно же! И разве я бы без вас осмелилась? Я и говорить-то с такими дамами не умею. Нет, я не так глупа, чтобы самой к этому приступиться и все испортить!
— Это верно, — согласилась Александра. — Тут, может статься, и я бы не справилась. Коли так — прости, да вперед не бегай. Хочешь — вместе на прогулку пойдем, я тебе все покажу, расскажу. А одной — нехорошо.
— Ай, Сашетта! — обрадовалась Мавруша. — Пойдем, конечно! Нас по городу катали в каретах, а рассказывали мало!
Договорились устроить пешую прогулку следующим утром, а потом условиться с кем-то из знакомцев, имевших свою лодку, и покататься по Неве и Мойке.
Все равно ранее двадцать восьмого Александра, поразмыслив, не хотела начинать разведки в доме госпожи Ольберг. Она знала — повивальную бабку в хороших домах зовут к роженице загодя.
Если Ольберг с помощницей поселятся там двадцать седьмого, то роды, может, и вовсе приключатся тридцатого. И повитуха будет нянчиться с роженицей еще дня два-три.
— А что, если навестить тетушку Федосью Сергеевну? — спросила Мавруша.
— Ты бы хотела? — удивилась Александра.
— Да, конечно, она такая добрая!
На сей предмет у Александры было свое мнение, но спорить со смольнянкой не стала — и в самом деле, старуха к Мавруше добра, все устроила так, как лучше для девицы.
— Я пошлю к ней, узнаю, когда она может нас принять.
— Ай, как славно!
— Мавренька, отвыкай восклицать «ай!», ты уж не дитя, — напомнила Александра. — Этак все, кто с тобой вздумает поговорить, сразу поймут — ты недавно из Воспитательного общества вышла.
— Я постараюсь, — обещала Мавруша и весь вечер, до отхода ко сну, вела себя ангельски.
Гришка, кратко допрошенный, доложил: Арсеньева точно проживает на углу Большой Морской и Кирпичного, но в последний раз видела Поликсену Муравьеву давно, чуть не два года назад, а узнал Гришка это от горничной. И никакие юные девицы кривую старуху в последнее время не навещали.
Александра все же решила съездить к Арсеньевой — разумеется, без Мавруши, которая свои взвизгами и восторгами испортит беседу. Но сперва следовало провести разведку в доме на Второй Мещанской.
Туда был наутро отправлен Гришка с письмецом, на котором значилось «Госпоже Нерецкой, в собственные руки». От Гришкиного доклада много зависело. Он получил приказ колотиться на третьем этаже во все двери, а если не откроют — буянить, пока не явится либо дворник, либо кто-то из жилища госпожи Ольберг. А ежели госпожа Нерецкая отворит двери — разглядев ее и не отвечая на расспросы, дать деру.
В письмеце была сущая ахинея — поклоны от несуществующей родни.
Прогуливаясь с Маврушей по Невскому, Александра даже отвечала ей невпопад, даже знакомых не признавала, так волновалась о Гришкиной миссии. Неудивительно, что в конце концов Мавруша куда-то пропала и появилась минут десять спустя, очень встревоженная.
— Ай, Сашетта! Я думала — никогда тебя тут не найду! — восклицала она. — Ай, как я перепугалась!
Положительно, смольнянка была неисправима.
Александра повела ее домой. Там уже дожидался Гришка. Оказалось — он стучал четверть часа, не менее, никто не отворил, он прислушивался — было тихо, дворник сказал ему, что в квартире проживает молодая дама, а Нерецкая иль нет — кто ее разберет, мужчина — тот точно господин Нерецкий. Гришка узнал, что своего экипажа у этой пары нет, что дама — большая домоседка, что живут они в доме около двух месяцев, что горничной не имеют, а приходит хозяйничать какая-то баба. Он решил, что дама где-то неподалеку, в лавках, ждал, ждал, но не дождался.
— Баба! Вот кто нужен! Беги, карауль бабу! — велела Александра. И, не слишком доверяя Гришкиным дипломатическим талантам, послала с ним десятилетнего сына горничной Танюшки, невесть от кого прижитого, — Трофимку. Его следовало послать за Александрой, ежели безымянная баба объявится.
Поездка к Арсеньевой откладывалась — Александре пришлось в хорошую погоду сидеть дома и ждать известий от Гришки. Она взялась было рукодельничать, но вышивка стала ее раздражать, тогда она села рисовать. Несколько акварелей следовало завершить, поправить, начертить и расписать овальное обрамление. Они предназначались для подарков.
Наконец пришло на ум изготовить «приятную воду» для протирки лица. Александра послала в лавку за белым французским вином и за лимонами, велела достать большую бутыль для настойки, и под ее присмотром Танюшка мыла и резала лимоны, проталкивала ломти в узкое горлышко, заливала вином. Это немного развлекло.
Гришка явился ближе к вечеру и доложил: баба не появилась. Добрые люди сказали, что она имеет обыкновение приходить утром. Из этого следовало, что придется встать пораньше и быть готовой к выходу сразу после завтрака. И, оказавшись в доме госпожи Ольберг, посетить ту из ее помощниц, что оставлена замещать хозяйку. Так что пришлось лечь спать пораньше.
Утром Александра, не будя Фросю, отправилась на поварню. Кухарка Авдотья уже хозяйничала там, готовя завтрак для дворни, и была сильно недовольна.
— Вот чего ему недостает, Трофимке, егозе чертовой? — бурчала она. — Пригулянный, в непотребстве зачат, а растят, как барчонка! Танюшка-дура его калачами кормит! Так и калачей, вишь, мало!
— Вареньем лакомился? — спросила Александра.
— Горшок ополовинил! Крыжовенного, наилучшего! И пусть бы разболелось.
— А мне бы пожалела? — Александра засмеялась. — Ну, что еще он натворил?
— Может, еще чего негодник натворил. Увижу — доложу. А вам бы, доброй барыне, Танюшку по щекам отхлестать, что за сыном не смотрит!
— Смотри, коли начну по щекам хлестать — всем достанется, никто из вас не безгрешен, — предупредила Александра, знавшая за Авдотьей кое-какие денежные проказы вокруг молока, масла и сметаны, привозимых бабой-охтенкой.
Кухарка молча поклонилась в пояс, являя вдруг бессловесное смирение и истовую покорность.
На поварню заскочил нечесаный и неумытый Гришка, впопыхах поклонился, стребовал у Авдотьи толстенный ломоть хлеба и побожился, что не успеет стриженая девка косы заплесть, как он уж будет на Второй Мещанской. Ведь коли баба смотрит в наемной квартире за порядком — то и является рано.
— Трофимку с собой возьми, — велела Александра. — Да вот и ему хлеб.
— Розог бы негоднику, а не хлеба, — вставила свое сердитое слово Авдотья и взялась растапливать печь. Александра же кликнула горничных — чесать волосы, готовить умыванье, варить кофей, подавать свежие сорочку и чулки.
